еле закрывавшие разбитые коленки, висели    на  одной   лямке   через левое плечо.

 Спереди лямка крепилась к поясу большой чёрной пуговицей от женского пальто, а сзади пришита неумелой  рукой  белыми  нитками. Серая  в полоску рубаха местами вылезала из штанов. Лето ещё не пришло, а Вафа уже бегал босиком.                                                                                                  

     «Может его прихватить? – подумал Васька, - отмыть, одеть и сойдет за пятилетнего. Его мамаша – Стрижачка, не заметит. Дети у нее росли без присмотра, без ухода, как придорожная трава. Да и когда ей заниматься детьми».

    «Мадам Стрижак» знал весь Привоз, она торговала рыбой. Эта крупная, красивая, ещё моложавая, женщина была душой Рыбного ряда.                                               

 Свое постоянное место ей не приходилось занимать с утра пораньше, как многим торговкам. Борьба за хорошее места на Привозе проходила бескомпромиссно, доходило и до драк. Посмел бы кто занять постоянное место Стрижачки, тому места на Привозе не было бы вовеки веков. Ко всем она обращалась одинаково – «миленький», к своим детям, покупателям, рыбакам и говорила это убедительно, искренне. Все думали, что только к нему она такая ласковая.

    «Миленький ты мой, да где найдешь на всём Привозе такую рыбку? Она же только отото, как бултыхалась в море. Посмотри на эти жабры, они такие красные, как твоя благородная   кровь. Эта   рыбка   говорить  не   умеет,  а  то сказала какая она вкуснятина на сковородке с подсолнечным маслицем, с фонтанским помидорчиком под рюмочку. Миленький, не проходи мимо счастья своего желудка». Ну как не купить ниску[5] крупных бычков или, подозрительно смотрящую на тебя открытым глазом, крупную камбалу. Торговля рыбой – это целое искусство, какая рыба когда идет, где купить, как доставить, чтобы не испортилась, что делать с непроданной рыбой без убытка. 

 Стрижачка всю рыбную премудрость знала досконально, много лет она ею занималась добросовестно и с любовью. Рыба была для неё всем и жизнью, и заработком и интересом. Главной рыбой на одесском Привозе была, конечно, скумбрия, как ее называли одесситы, а баламут или мокрель – это больше называлась по-европейски. Её нужно было продать в первую очередь, она самая нежная рыба, очень быстро портилась без льда (об электрических холодильниках   в  ту  пору  нечего  и  говорить), а лёд был очень дорогим.                      

    Скумбрию, которую не удавалось продать летом до 11 часов утра, солили, обыкновенно на месте лова самой   ловецкой артелью. Крупные рыбацкие артели - «тафу», имели собственные коптильни и засолочные пункты, но были еще и специальные засольщики.  Засолочные располагались, в основном, на Сахалинчике. Это тот ещё райончик, туда даже днем не всегда отваживались заходить полицейские. Над всем Сахалинчиком от самой Чумки до Главного железнодорожного вокзала круглый год стоял запах коптилен и соленого моря.                                                                                                   

    С кефалью было проще. Она лучше переносила жару, хотя тоже не очень устойчиво. Золотистую кефаль разводили в Затоке. Небольшое пространство между Овидиополем и Аккерманом сплошь прорезано узкими каналами, как их тут называли «ривчаками», в 1,5 – 2 метра шириной, соединяющими Днестровский лиман с Черным морем. Владелец одного – двух таких ривчаков уже мог считаться богатым человеком. Затока кормила кефалью всю Европу. Самые крупные рестораны Парижа и Лондона в меню указывали «свежая кефаль из Затоки». Кефаль водилась только в тех местах, где соединялись солёная вода моря с пресной водой лиманов. Рыба шла большими косяками на нерест в пресные воды лимана, потом возвращалась в родную стихию – в море. И так каждый год.

    Такими переходами рыбы из моря в лиман и обратно пользовались владельцы таких каналов- ривчаков. Таким, редким местом на Земле, был района Затоки.

    Ранним утром фуры с кефалью, накрытой рогожей, появлялись на Привозе. Торговки  скупали  её  партиями, непроданную кефаль коптили рядом - на  Сахалинчике. 

    Ну, хамса или просто по одесски – тюлька, продавалась ведрами. Самая крупная, сардель, шла по 10 копеек за ведро, билась и серебрилась на солнце. К полудню она «затихала», а к 2 часам дня ее можно было забирать даром целыми ведрами, иначе её просто выбрасывали торговки на радость жирным базарным котам и собакам. Бродяги, нищие и просто гулящий люд варили тюльку в ведрах на кострах с солью и лавровым листом прямо на Привозе и тут же её поедали под водочку, если были деньги её-водку купить. А то, просто запивали самогоном. Ту самогонку покупали за гроши, а то и сами гнали из любого подручного материала. Не даром её называли «табуретовка», как будто гнали её из табуретки.                                                                                           

    Всякая мелочь, как султанка, барабулька, иваси, бычок, пузанки – шли за бесценок. Особое место занимала камбала. Огромное её распластанное тело с двумя глазами на одном боку, холодно смотрели на покупателей, тяжело вздыхая на жаре своим темным боком, покрытом крупными шипами, от которых наколотые пальцы долго не заживали, нагнаивались  и  сильно  болели. Приличная камбала тянула на 25- 30 фунтов. Целиком редко кто её покупал, продавали чаще частями, разрубая острым топором.                           

    Высоко ценилась Кимбурнская селёдка, жирная, вкусная, в  жареном виде. Особенно приятная - свежесолёная. Ловилась она около Кимбурна на косе, отделяющей Днестровский лиман от Черного моря.                                                             

    Каждый год приход скумбрии к берегам Одессы совпадал с появлением  в  огромном количестве косяков тюльки. Ставрида гналась за тюлькой, скумбрия – за ставридой, паламида – за скумбрией. Вот такой конвейер на радость одесситам.

    «Мадам Стрижак» многие называли   за глаза «баба в три обхвата». Двое  мужиков  с  большим  трудом  брали её в объятия, сцепившись руками вокруг талии. Она со смаком ела, легко пила горькую, заразительно смеялась и хорошо пела своим низким красивым голосом знакомые народные песни.

 - А мамка твоя дома? – спросил Василий.

 - Не-а, она дома мало бывает. Рыба занимает время. Утром – Привоз, днем, после рыбы убирают Рыбный ряд, она там главная, а вечером готовит рыбу на завтра. Едет  к  рыбакам на Малый Фонтан, да там и ночует, а утром рано привозит свежую рыбку на Привоз.

 - Ты, малец, откедова всё это знаешь? – заинтересованно спросил Васька.

 - Я раньше с ней ездил, таперь при ней Павлик, он маленький, ему три годика.

 - Так он мешает мутарше торговать, - не унимался Василий.

 - При ней Вика, помогает с рыбой и за Павликом присматривает, она большая, - серьёзно пояснил Вафа.

 - Давно ты в бане не был, - то ли с вопросом, то ли утвердительно спросил Васька.

 - В баню я не хожу, мамка дома моет…иногда, - неуверенно ответил пацан.

 - Давай сходим в баньку, сегодня вечером.

 - Хорошее дело. Давай хоть сейчас, - обрадовался мальчик.

    «Нужно придумать пацану чего-нибудь на ноги, босиком плохо, - подумал Васька, – и никто не должен видеть меня с ним. Вот чёрт, Куля как назло идет».

 - Вафа, видишь, Куля двигает сюда, так ты подойди к ней и, спонта, попроси, чтобы она спрятала тебя от цыган. Они хотят тебя сцыбрить. Вот будет смеху, как испугается. Она отвернется, а ты жми на Гаванную. Встретимся возле костела и сходим в баньку.

    Пацан прытко побежал навстречу Акулине, домработнице Маковских, выходящей из подъезда дома на улицу. Васька тем временем юркнул в подворотню дома кафе «Робина».

 - Куля, спрячь меня у вас на лестнице, - умоляюще произнес запыхавшийся Вафа, - цыгане за мной гонются, такой дядька  с большой  чёрной  бородой  и мешком, - присочинил пацан, игра ему понравилась.

 - Побиглы, швыдко, - испуганно выпалила Куля, крепко  схватила мальчика за руку и бегом пустилась через подъезд и  по  лестнице  на   второй этаж  к  дверям своей квартиры,- постой сдеся, а я посмотрю за цыганами.

    Она отпустила Вафу, спустилась во двор, вышла на улицу, оглянулась, но никого вокруг не было. Постояла немного, посмотрела по сторонам и вернулась наверх. Мальчика не было. Вафа тем временам спрятался под лестницей, переждал немного и незаметно выбежал на улицу. Темнело. Он спокойным шагом дошёл до Гаванной, свернул направо, третий дом - костел. Василия на месте не оказалось. Становилось совсем темно. Из-за угла показался Васька, неся подмышкой пакет.