горы Моава, меняющие свои очертания и оттенок в течение всего дня, вслед за движением солнца, и на закате окрашивающиеся там и здесь алыми озерами, — поразили его взор. Новомейский сделал замеры удельного веса воды в разных местах северной оконечности моря, измерил скорость течения на выходе из устья Иордана: добыча минеральных солей требует поступления пресной воды. В следующий приезд, в 1926 году, Новомейский снова побывал под «Утесом измерений» (Observation Cliff), а еще через одиннадцать лет по соседству с уже действующим поташным заводом был построен отель с полем для гольфа, которым владел «Гольф-клуб Содома и Гоморры».

Мне всегда казалось, что Мертвое море бездонно — если не потому, что где-то на его дне есть трещина, ведущая в бездну, то потому, что там, на дне, есть что-то необычное, какая-то загадка. В одном из стихотворений мой герой в медно-свинцовом костюме водолаза идет по дну Мертвого моря в поисках некоей сумрачной тайны. Греки называли Мертвое море Асфальтовым. Асфальт — битум, горная смола, озокерит — сверхтяжелые фракции нефти, выпаренная нефть, куски которой плавали еще в 1930-х годах на поверхности Мертвого моря. Древние египтяне очень ценили горную смолу, потому что использовали ее для приготовления бальзамических смесей. Остается предположить, что и сейчас на дне Мертвого моря в изобилии имеются залежи битума, которому после землетрясения предстоит всплыть на поверхность.

В июле 2002 года я стоял на балконе квартиры близ Шаболовки вместе с Алексеем Парщиковым и рассказывал ему следующую историю.

Я не читал «Азазеля» Бориса Акунина, но видел последнюю серию экранизации, где меня вдруг застопорила одна сцена. Фандорин приходит к леди Эстер за разгадкой и задает вопрос:

— А сколько всего членов в вашей организации?

И тут Марина Неёлова, игравшая леди Эстер, вместо того чтобы, как и полагается единовластной хозяйке тайного общества, хладнокровно назвать число своих «эстернатовцев», — произносит число с четкой расстановкой, которая может означать только одно: актриса вспоминала, что именно написано в сценарии.

— 5768, — наконец отвечает Неёлова.

И я бегу к компьютеру, чтобы заглянуть в текст романа, выложенный в Сети. Минут через пять вижу, что в книге леди Эстер называет точное число выпускников эстерната: «За сорок лет педагогической деятельности я вывела на путь шестнадцать тысяч восемьсот девяносто три человека».

К чему это всё? Да к тому, что, если в сценарии «Азазеля» не стоит число 5768, то можно считать его случайным, а следовательно, отнести всю ситуацию — хоть с какой-то долей вероятности — к профетической; с учетом того, что конец эпохи пророков вообще лишает любое высказывание качества предсказания.

Эпоха пророчеств миновала, и точка отсчета, начиная с которой единственным Б-жественным откровением для человечества осталась история, была названа Карлом Ясперсом «осевым временем», моментом возникновения рационализма. Агада сообщает, что еще до сокрытия Шхины, во времена Второго Храма, мудрецы собрались для молитвы о полном искоренении страсти к идолослужению, в который раз приведшей к бедам Израиля. И вдруг во время молитвы из святая святых выпрыгнул лев. Роковая страсть, принявшая образ хищника, была предана Богом в руки мудрецов и тут же запечатана ими. Но в то же время из мира исчез и пророческий дар. (Почему — вопрос, достойный отдельного рассмотрения.)

Почему число 5768 интересно в этом контексте? Потому что оно приоткрывает хоть и поверхностные, но вполне апокалиптические смыслы. Во-первых, еврейский календарь рассчитывается наперед, но никак не дальше 6000 года, так как в противном случае это было бы проявлением неверия в пророчество, что Машиах придет раньше этого срока. Во-вторых, ученики леди Эстер занимаются делом, вполне достойным деятельности лжемессии (в понимании того, как лжемессия действует в «Трех разговорах» Владимира Соловьева): спасают мир, насаждая в нем эгоцентрическую модель исправления. В-третьих, если сложить цифры этого числа, получится 26: гематрия имени Всевышнего (мне доводилось слышать историю о том, как жители еврейского квартала в Старом городе Иерусалима обнаружили, что какие-то развалины стали порастать островками травы, числом 26, и связали это с приближением конца времен). В-четвертых, с расстояния в пять лет дуплет президентских выборов 5768 года (в США и России) выглядел если не апокалиптически, то определенной сменой вех, во время которой могло произойти что-то невероятное.

Вот такая история, оставляющая вопрос: что же было написано в сценарии?

И Борис Акунин дал на него ответ: «Там написано 5784 человека. Полагаю, Марина Мстиславовна [Неёлова] не так запомнила».

Это случилось в те времена, когда будущее еще представлялось в образе прекрасной юной особы, выходящей навстречу из нестерпимо яркой туманной дали. Это было в те времена, когда толпы шатались по городу, опьяненные временем, а люди недавно исполнившегося совершеннолетия не могли отличить смену эпохи от собственного взросления и личный возраст подменялся возрастом новой страны.

Что вспоминается из тех времен, кроме спичечных коробков по рублю, пачки «Мальборо» по полсотни, табачных бунтов, талонов и посеребренных полиэтиленовых пакетов с сублимированным картофельным пюре из стратегических запасов НАТО? Сюда можно еще что-то добавить, но немногое: спирт «Рояль», рекламу «МММ», челночников и палаточников, книжные развалы на Новом Арбате, стайки девиц в подворотнях на Тверской… Фарцовщики, торговавшие польскими и китайскими джинсами у израильского консульства, очереди на Международном почтамте, где люди, охваченные предотъездным безумием, отправляли на ПМЖ свои библиотеки. Вся страна превратилась в один такой аэропорт — воронку в пространстве, сквозь которую доносился аромат освобождения. Я помню ежедневные свои походы за паспортом и визой на Старую площадь, в помпезное здание с коридорами, обшитыми дубовыми панелями, где в прокуренном кабинете сидел на выдаче надменный чиновник, время от времени оравший на посетителей. Помню, как мы ездили на велосипедах из общежития в Долгопрудном в Шереметьево-2 — ужинать в рабочей столовой аэропорта и как потом сидели там же за преферансом перед огромным панорамным окном, в котором из темноты выползали на рулежку помигивающие бортовыми огнями самолеты. Там, за окном, над взлетно-посадочной полосой нас ждало будущее… Помню свои походы в областной ОВИР и свою оторопь, когда чиновница разрезала ножницами мой советский паспорт. Помню, как возвращался после этого к метро и видел огромную очередь перед офисом «МММ»…

Но самым ярким впечатлением того времени стал концерт «Pink Floyd». И произошло это в существенной мере благодаря израильскому флагу. Точнее, значку с изображением израильского флага, который я носил в ту пору. Концерт проходил в «Олимпийском», мы купили билеты, но, уже идя от метро к спорткомплексу, все еще не верили в то, что нам предстоит увидеть. Событие было настолько грандиозным, что поверить в него было так же невозможно, как и невозможно его пропустить. И только взойдя по ступеням в вестибюль и услыхав вступление к «Shine On You Crazy Diamond», мы сомневаться перестали. В секунду у меня и моих друзей выросли крылья, и мы спикировали в партер. На входе охранник потребовал билет, но я — необъяснимо — сунул ему под нос лацкан с сине-белой эмалью значка израильского флага. Ответом было: «Проходи!» — и дальше мы летели по ступеням, перемахнули через последнюю ограду и оказались в пяти метрах от Дэвида Гилмора. До сих пор не верится, что я был на том концерте. Мы вышли после него оглушенные, и глухота славно отделила нас от реальности: тучный отпечаток на наших барабанных перепонках был свидетельством истинности происшедшего.

Дальше приключения значка продолжились. В сквере у Пушкинской площади я остановился перед сборищем каких-то черносотенных людей в черных рубашках и с самодельными хоругвями. Вскоре митингующие заметили этот значок и отвели меня в сторону. После краткой рукопашной я был отбит милиционером и наловчился подобрать сорванное знамя. В результате я попал в замечательный переплет из разряда тех историй, смысл которых не поддается словесному выражению притом что значителен и прозрачен.

Был в нашей компании пришлый человек И. Учился он не в МФТИ, но в МИИГАиКе, однако родом был из славного городка физиков Протвино и тусовался со своими одноклассниками, поступившими в физтех, то