называть с XVII в., окружив этих скромных особ ореолом столь же романтической, сколь и путаной идеологии и соединив ее с размышлениями о социальной и нравственной организации престижных с тех пор «военных домов».

Подобные же системы самозащиты формировались и на равнинах, под эгидой религиозных общин или различных мирских лиг. Тем не менее эти группы, казавшиеся столь эффективными, очень часто скоро погибали из-за нехватки средств. В отсутствие какой-либо сильной сеньориальной власти и современного оружия, обеспечивающего ей прочность, большинство из этих организаций быстро стали жертвами развития событий. С 1570 по 1580 гг. диктаторы уничтожили этот образ жизни при помощи мушкетных выстрелов. Это и была великая революция XVI в. — революция огневой мощи.

Как только страшные войны эры Онин закончились, Асикага Ёсимаса (1435–1490) отвернулся от мира. Тем не менее он не отказался от самых изысканных удовольствий — совсем наоборот. Как ста годами раньше его предок Ёсимицу, он в 1474 г. удалился в восхитительную и мирную резиденцию; однако на сей раз она возвышалась не в северной, а в восточной части Киото, у подножья «Восточной горы», Хигасияма. Это был утонченный синтез лучших японских находок в сфере архитектуры и садоводства, новаторское сочетание настоящего и прошлого, региональных традиций и присущей столице аристократической культуры, которая сама была двойственной — придворной и рыцарской.

Асикага сознательно черпали из всех источников. Так же как их пэры и рядовые вассалы, они любили окружать себя «компаньонами» (добосю), профессиональными художниками, часто очень низкого происхождения; этих «друзей» они могли спровадить в любой момент и обладали над ними полной властью, от признания которой крупные феодалы нелюбезно уклонялись. Как раз эти люди — часто адепты амидаистской школы «Мгновения», которые в основном принадлежали к бедноте, — и придумали вместе с сёгуном «библиотечный стиль» (сёиндзукури).

И по сей день любое японское жилище, построенное по традиционному плану, соотносится с этим стилем. Таким образом, история японской архитектуры разделилась на периоды до и после Ёснмаса. До него дома аристократов строились для того, чтобы там устраивать приемы и молиться. После они стали рассчитаны на то, чтобы их обитатели могли работать среди книг, писать при свете из окна; дом придворного или монаха уступил место дому ученого, интеллектуала. И на смену показной роскоши в частных апартаментах пришел комфорт в сочетании со скромным изяществом. Объединяя свой столь разный опыт, практикуя «сообщество умов» (итими-досин), отвечавшее духу времени, Ёсимаса и его бедные друзья, удалившись от схваток и страшных соотношений сил во внешнем мире, придумали интимный мир — функциональный, уютный, ученый и элегантный.

Хорошо известный статистический факт: по всему архипелагу ежегодно прокатывается десятка два тайфунов. Большинство их жертв, люди, животные, как и разрушенные дома, покоятся ныне, как и в незапамятные времена, на дне моря. Так что самым удивительным в том 1543 г. было не то, что па берег островка Танэгасима, на крайнем юге Кюсю, выбросило корабль, а то, что местный даймё проявил к этому особый интерес. Он вполне имел для этого основания: потерпевшее крушение судно было португальским — португальцы обосновались в Малакке в 1511 г., за добрых три десятка лет до того, — и его экипаж, выживший в этой переделке, охотно демонстрировал оружие, незнакомое японцам: фитильные мушкеты. Наконец, в этом деле удивляет упорство даймё: он выказал достаточную способность к убеждению, чтобы португальцы в следующем году вернулись (фактически за грузом со своего судна, который японцы, хуже вооруженные, но многочисленные, сочли за благо конфисковать) и научили его принципам производства мушкетов. Искусность местных кузнецов после страшного испуга, нескольких погибших по неосторожности и ряда неудач довершила остальное.

Через десять лет самые дальновидные из даймё приобрели хотя бы теоретические познания о новом оружии. А самые прозорливые могли догадаться, что власть будет принадлежать тому, кто сумеет извлечь из этого тактические выводы; но потомкам знатных родов, воспитанным в традициях кровной мести и старинных кодексов чести рода, уважающим установленные правила поведения, законы боя, усвоенные с детства, несомненно было трудней это понять, чем кондотьерам, выходцам из очень бедных слоев, рано покинувшим семью и выросшим на семи ветрах.

Так что не случайно два человека, которые понемногу заставили архипелаг жить в мире, после того как сами всю жизнь провоевали, были гениальными выскочками: позже они себя назовут Ода Нобунага и Тоётоми Хидэёси. И только после них выходец из довольно старинной семьи Токугава Иэясу, опираясь на страшный ратный труд и на полицию, созданную его предшественниками, сумел на рубеже XVII в. вернуть власть в руки лучше воспитанного человека.

Тайфун 1543 г. внезапно познакомил два сообщества. При всем взаимном недоверии и даже страхе каждая из сторон прикидывала, какую выгоду она сможет извлечь из этой встречи: японцы — технический прогресс, португальцы — новый рынок, но что там можно купить или продать?

Говорили, что японцы обладают месторождениями драгоценных металлов: еще в XIII в. монголы верили, что Япония — нечто вроде Эльдорадо, но это было неправдой. Тем не менее с 1530 г. этот миф обрел некое подобие реальности, когда обнаружили первые месторождения серебра, в то время как купцы из Хакаты (Фукуока) пригласили специалистов из Китая и Кореи для активного поиска других залежей. Европейцам эти события становились известны задним числом, из слухов; поскольку случаю или Провидению было угодно, чтобы они ступили на сказочный архипелаг, им следовало быть готовыми ко всему.

Рынок в то время возникал после прихода проповедников-миссионеров с христианского Запада: последние давали более или менее грубым торговым операциям, агрессивным по своей сути, оправдание свыше, в то же время вводя их в минимальные моральные рамки.

Поэтому в 1549 г. Франциск Ксаверий, один из основателей Общества Иисуса в Испании, высадился в Кагосиме. Ему предстояло пробыть там два года, привлекая внимание крупнейших даймё Кансая и часто добиваясь их явного обращения. Последние даже разрешили ему построить в самом сердце Киото церковь из дерева и бумаги. Выстроенная но аналогии с дворцом японского сеньора, она сразу же стала любимым светским развлечением хорошего общества. И художники архипелага надолго запомнили элегантные черные сутаны священников — людей, столь высоких по сравнению со средним японцем, таких бородатых и косматых, со столь длинным силуэтом, когда они были одеты в темное, и сверкание их парадных облачений. Через ряд поколений тема иезуитов под их кистью постепенно превратилась в изобразительный сюжет, обладающий очарованием экзотики и сохраняющий выразительность даже поныне. Задолго до появления этих рисунков, которых он не мог предвидеть, Ксаверий решил уехать, считая свое дальнейшее присутствие излишним, покоренный моралью самых мистических и даже самых квиетистских форм буддизма. Умер, — увы, в скором времени, в 1552 г., у врат Китая, на острове Хайнань, — он в убеждении, что японцы на свой лад были христианами или, во всяком случае, весть Христа когда-то дошла до них и надо только очистить ее от шелухи, в которую они постепенно ее облекли.

Эти первые контакты между Японией и Европой важны сегодня для нас, на Западе: они позволяют нам лучше понять наше собственное восприятие мира. Они вызывают большой интерес и у японцев, которым очень давно помогли войти в нечто вроде всемирного сообщества наций. Но в ту эпоху эти авантюры быстро выявили свои пределы: с одной стороны их ограничивала торговля золотом и серебром, в которой европейцы, приобретая эти металлы в Индии, выказали немалую эффективность, с другой — общие требования по охране порядка: к христианам с их особыми требованиями к учению и ритуалам постепенно, к концу XVI в., стали относиться как к нарушителям общественного порядка в Японии, в то время с трудом восстановленного.

Однако трудно сомневаться, что последние Асикага, сознавая, как они бессильны дальше предместий Киото, особо заботились о связях с континентальным Китаем, откуда — и только оттуда — могли поступать