сносно общался с местными коллегами. С немецким и английским дела обстояли хуже, но любой технический текст — будь то руководство по эксплуатации механизма или научная статья по литью — при наличии словарей проблем не вызывал.

Язык моих теперешних знакомых я идентифицировать не мог. Не восточноевропейский и не азиатский. Не шипят, как поляки, не мяукают, как вьетнамцы… Вроде бы какой-то из романно-германских. Но вот какой? Знакомых слов не услышал ни одного, но, как ни странно, я постепенно стал понимать то, что мне говорят. Получалось даже повторять отдельные слова и целые фразы. Наверное, тело кое-что помнило из старой жизни, даже приобретя новую душу в качестве хозяина.

Кстати, о душе. Будь я индусом, мне, наверное, было бы легче. Они верят в переселение душ. Сегодня ты человек, но стоит тебе умереть и твоя душа переселится во что угодно — в слона, в птицу, в пальму. Так и путешествуют души по вселенной, меняя телесные оболочки. Как жаль, что я не индус. С моим атеистическо-материалистическим мировоззрением легче сойти с ума, чем в такое поверить. Да и не вписывается мой случай в теорию реинкарнации. Надо бы вспомнить, проанализировать… Помню купол голубого огня. Наверное, меня убила молния. Допустим, душа покинула тело. Ей бы несчастной вселиться в тело младенца и начать все с нуля. Или не вселяться ни в кого. Блуждать по подвалам старых замков и пугать туристов. Или вообще раствориться в мировом пространстве бесследно. Так нет — выбрала в качестве места жительства тело взрослого человека. Куда, в таком случае делась душа — хозяйка тела? Опять вопросы… Я, похоже, схожу с ума, если уже не сошел. Не лучше ли прекратить борьбу, свести счеты с жизнью. О, каким бы это было бы облегчением! Но не удастся. Я перерыл всю комнату в поисках хотя бы ножа для резки бумаги. Не нашел. Да и не мудрено. На своих руках я насчитал шесть шрамов. Паренек-то не очень держался за жизнь. Потому и бреет меня горничная, и амбал-телохранитель внимательно оглядывает все вокруг. И я снова прячусь под одеяло.

Но все время под одеялом не высидеть. Шок — шоком, но жить все-таки придется, раз умереть не позволяют. Мало-помалу я стал немного оживать. Пытался разговаривать с горничной, врачом. Громила, которого звали то ли Рубио, то ли Тарлен, а может, и так и эдак, оказался на деле совсем не таким уж мрачным парнем. И говорить, оказывается, умеет. С ним я разговаривал больше, чем с другими. Доктор с труднопроизносимым именем имени Фосстл меня в основном ругал за отказ глотать его пилюли. Иногда заходивший Буржуин только и делал, что выговаривал мне за плохое поведение. На правах моего отца. Да, да, он был моим отцом! Каково? Трудно воспринимать, как отца незнакомого человека, который всего-то лет на пять тебя старше. В разговоре с ним я помалкивал, тем более, что он и не хотел ничего слушать. Девицу же и вовсе разговоры не интересовали. Винк — так ее звали — все норовила уложить меня в постель. И улечься рядом. Грешен, иногда ей это удавалось. Гормоны молодого тела брали свое. Но больше любви мою служанку интересовала коммерция — все пыталась продать мне наркотики.

— О, Гарви, я же вижу, что тебе очень плохо, — шептала девица, слюнявя мне ухо.

Гарви — это я. В этой жизни — сын богатого папаши, гуляка, развратник и наркоман.

— Я же вижу, ты мучаешься. У меня кое-что есть для тебя. Тебе сразу станет легче. А деньги отдашь, когда выздоровеешь.

Тогда я выставлял ее за двери. Употреблять эту гадость я не желал. Еще не забылась история с другом моего сына. Паренек был умный и талантливый, хорошо владел несколькими музыкальными инструментами. Играл на клавишных в составе местной рок-группы. И не только на свадьбах — на фестивалях выступал. Его ансамбль даже по телевизору показывали. И какой негодяй посадил бедного мальчика на иглу?! Короче, нет его уже полгода. У меня остатки волос всегда становились дыбом, стоило только представить, что и Максим пойдет по той же дорожке!

А теперь я оказался в том же положении. Ужас! Нет, я эту гадость к себе на пушечный выстрел не подпущу. Уж лучше здохнуть! Но этого мне не разрешат. Придет толстенький доктор и вкатает укольчик. Что он колет — неизвестно, но на какое-то время становится легче. Наверное, сукин сын нашпиговывает меня все той же наркотой, только в меньших дозах. Но сил протестовать нет. Особенно, когда ломка обострится.

Немного выручает охранник. Позволяет гулять по парку возле дома. И парк, и сам дом — роскошные. Прямо дворец какой-то. Жаль, меня ничто не может ни впечатлить, ни обрадовать. Даже презрительное выражение лица господина Рубио меня нисколько не трогает. Ну, не уважает меня мой телохранитель, презирает — ну и ладно… Есть за что. Хорошо, что хоть разговаривает, а не молчит, как надсмотрщик.

Однажды Рубио решил меня развлечь особым образом. А именно, покатать по городу на автомобиле. Я был, признаюсь, немало удивлен, увидев эту колымагу. Огромный ящик на мотоциклетных колесах со спицами. Вся отделанная полированным деревом, вся в позолоте. На капоте — золотой орел, машущий крыльями. Над кабиной труба, как у паровоза. И пыхтела машина, как паровоз. Мой телохранитель даже решил оказать мне знак внимания:

— Господин Гарви, может, желаете сесть за руль?

— Еще чего. Я такую штуку водить не умею.

— Ну, здесь я с вами согласен. Водить вы действительно не умеете, — губы Рубио искривились в презрительной усмешке, — Но ведь водите! И трех месяцев не прошло, как опять разбили почти нового «Орла».

Он, что, хочет сказать, что шишку на голове я получил в автокатастрофе? Интересно, надо будет осторожно расспросить его об этом. Но не сейчас, позже, когда немного утихнет боль.

— Кто старое помянет… — буркнул я, — И вообще, Рубио, давай без «господ» и без «Вы». Меня это раздражает.

— Неужели, — опять презрительно улыбнулся мой конвоир, — До недавнего времени, помнится, вы не допускали иного обращения к себе.

— То было раньше, — вздохнул я, плотнее закутываясь в плед.

Странный город. Как он называется, в какой стране находится? Куда, вообще занесло мою мятущуюся душу? Надо бы спросить, но страшно. И так на тебя смотрят, как на сумасшедшего. Потом постараюсь осторожно разузнать, а пока смотрю в окно пыхтящего драндулета. Может быть, город был по-своему красив и самобытен, но с моим самочувствием мне было не до красот незнакомых улиц. Запоминались серые как мое настроение однообразные невысокие — не выше четырех этажей — дома, тянущиеся бесконечной чередой. Помпезные здания на площадях подавляли тяжестью гранитных колонн и фронтонов. Даже редкие деревья не вносили иных оттенков во всеобщую серость. Может, не сезон?

Рубио вел машину неторопливо, время от времени пугая пешеходов резким звуком клаксона. Именно пешеходы и были основными участниками уличного движения. Кроме них иной раз нас подрезали экипажи на конной тяге. Машин, подобных нашей было мало, и они непременно вызывали такой интерес у окружающих, особенно мальчишек, что приходилось разгонять зевак резким звуковым сигналом. Рубио все больше помалкивал, Наверное, понимал, что мне не до бесед. И за это я был ему несказанно благодарен. Вдруг, несмотря на отсутствие конкурентов, на одной из улиц машина остановилась.

— Тьфу ты, — выругался мой водитель. — Здесь не проехать. Объезд!

Небольшая площадь была заполнена народом, в основном, людьми средних лет и старше, большинство из которых составляли женщины. В центре на возвышении стоял человек в белом балахоне и горящим факелом в руке. Жестикулируя и размахивая огнем, он что-то страстно проповедовал, обращаясь к окружающей его толпе.

— Что такое? — я приоткрыл глаза. — Революция? Цирк приехал?

— Святой Иолисиан опять собрал своих приспешников, — усмехнулся Рубио.

— Зачем?

— Призывает бороться с людьми, в которых вселились демоны. Требует снова узаконить очистительные костры. Так, мол, удастся отсрочить конец света.

— Понимаю. Чего только не намелешь, чтобы добиться популярности.

— Да нет, господин Гарви, он не просто болтун. На прошлой неделе его старички разорвали в клочья какого-то беднягу-сумасшедшего. Того метлой пришлось с мостовой собирать и лопатой в гроб укладывать. Такие они, эти святые.

— За что? — по моей спине пробежал холодок страха.

— Вроде, как демон в него вселился. Последнее время часто люди стали с ума сходить, память терять, говорить непонятные слова, — когда телохранитель повернулся и внимательно посмотрел в мою сторону,