Постепенно навалилась темнота. Демоны улетели, но недалеко. Их голоса утихли, слились в один непонятный фоновый шум, но окончательно не исчезли. Они продолжали снова и снова дергать меня из стороны в сторону, крутить руки, растягивать сухожилия. И все это в сплошной темноте. Только боль и голоса, выкрикивающие непонятные фразы.
Но что-то изменилось. Ощущения стали более реальными. Боль острее, голоса четче. Я, кажется, еще не умер. Или, наоборот, умер? А если умер, как могу чувствовать боль? Эх, одним бы глазком глянуть, что творится вокруг. Попробовать открыть глаза? Нет, страшно. Опять налетят чудовища. Впрочем, а были ли они? Черт те что пригрезится в агонии. Нужно решаться. Что-то увижу — толи райские кущи, толи геенну огненную, толи больничную палату.
Я сделал над собой усилие и поднял веки. Увы, ничего не изменилось. Все тот же мрак. Только голоса стали громче. Но нет, кажется, непроглядный мрак начал сереть. Так перед рассветом сереет ночное небо. Увижу ли я когда-нибудь ночное небо? Невидимый мир снова закружился вокруг меня. Подкатила тошнота. Я снова стал проваливаться в бездну с демонами. Только не это! Надо бороться. Бороться со смертью ради жизни, ради семьи, жены, сына Макса… Ради ночного неба, наконец!
Темнота еще немного рассеялась. Во мраке стало угадываться какое-то движение, проявляться смутные фигуры. Угадывались человеческие очертания. Не демоны, слава богу. Одна из фигур направилась ко мне, приблизила свое лицо вплотную к моему, и я, протерев глаза, вроде бы смог ее рассмотреть. Если я в раю, то, кажется, у бога неплохое чувство юмора. Человечек, разглядывающий меня, был довольно смешон. Прямо, опереточный персонаж. При других обстоятельствах я обязательно рассмеялся бы. Полное красное лицо, длинный, даже чересчур длинный, острый нос из-под которого торчали длинные закрученные вверх усы. Глаза навыкате, казалось, вот-вот выскочат из орбит. А венчала это божье творение странная синяя шляпа типа гусарского кивера с таким же количеством побрякушек над длинным козырьком.
Человечек что-то мне кричал, дергал за руку, тряс за плечи, шлепал ладонью по щекам, тягал за уши. Вот, оказывается, кто мой мучитель! А я — демоны, демоны… Какого черта ему надо? Я не понимаю ни слова из того, что он говорит.
Вот появилась и вторая фигура. Этот тоже тот еще красавец. Лицо плоское, будто попавшее под горячую руку жены. Причем рука наверняка эта держала увесистую сковородку. Достал какой-то чемоданчик и стал раскладывать передо мной свои причиндалы. Кажется, я начал понимать — плосколицый человечек — врач или медбрат. По крайней мере, если судить по вате и бинту внутри его саквояжа.
Человек достал ножницы и приблизился ко мне. Что он собирается делать? Отрезать мне уши? Стричь у меня давно уже нечего. Я с удивлением наблюдал, как на белую полу моего плаща упала черная прядь волос. Я, кажется, схожу с ума. Откуда волосы?! Откуда белый плащ?! Где моя кожанка — старая затертая коричневая куртка, годная только для работы? Я что, в раю? Там, кажется, носят белые одежды?
Медик тем временем чем-то покапал мне на голову. Я невольно дернулся и ругнулся — жгло ощутимо. Это вывело из себя моих мучителей. Подбежал длинноносый усач и теперь они дуэтом с Эскулапом что-то затявкали в мой адрес. Пока «гусар» держал меня за руки, медбрат прилепил пластырь мне на голову, закрыл свой чемоданчик и ушел с видом оскорбленной невинности.
Зато вскоре появились другие визитеры. Один из них был огромный детина с лицом, будто высеченным из гранита. С таким встретиться в темном переулке… Боже сохрани! Один нос чего стоит! Явно кто-то в свое время своротил его на сторону. И подбородочек — Бобби Халл отдыхает! Плюс ко всему, еще и шрам во всю щеку. Досталось, видать, парню в свое время…
Второй — тоже колоритная фигура. Явная противоположность громиле. Вы когда-нибудь видели кадры первомайских парадов начала двадцатых годов? Да-да, те самые, где красноармейцы штыками колют пузатого буржуя с надписью «Капитал» на толстой… на толстом животе? Так вот, второй чем-то напоминал этого буржуя. Тоже внушительное брюшко, костюмчик-троечка, только что, не полосатый. Шляпа — нечто среднее между «канотье» и цилиндром. Он был, примерно моего возраста или чуть старше, невысокий седой старикашка с комичными усиками и старинном пенсне на маленькой пуговке носа.
Эти много не говорили. Буржуин только покачал головой и дал знак громиле. Тот, молча, сгреб меня в охапку и кода-то потащил. По дороге к двери мой взгляд упал на зеркало. То, что я увидел в нем буквально ошарашило меня. Я вырвался из рук громилы и окаменел перед чертовым стеклом. Из зазеркалья на меня, раскрыв рот от удивления пялился, молодой и совершенно мне не знакомый парень.
Первые дни моего теперешнего существования были самыми ужасными в моей… Не знаю даже как и сказать… Моя это жизнь или не моя, и жизнь ли это вообще? Может это уже загробный мир, то есть смерть…Я только через какое-то время смог, наконец, собраться с силами для того, чтобы собраться с мыслями. Дурацкий каламбур, но это была одна из первых моих связных мыслей за последние… Часы? Дни? Недели? Не знаю…
Я пытался понять, что происходит. Кто я? Память говорила, что я — Отаманенко Владимир Константинович, пятидесятого года рождения, украинец, женат, имею сына шестнадцати лет от роду. Что еще? Образование, место работы, должность — все это я помнил. Как же тогда связать все это с лицом, которое я постоянно вижу в зеркале возле своей кровати? Кто этот парень? Память молчит. Вопросы, вопросы… Они сведут меня с ума. Они и еще боль. Как ни странно, болит не ушибленная голова. Она как раз ведет себя вполне терпимо. Болит все тело. Будто мне выворачивают все суставы. И еще озноб, постоянный озноб. Простудился я, что ли?
Где я? Я нахожусь в большой комнате. Скорее всего, это спальня. Потому что в ней кровать. Если же забыть о кровати, своей роскошью комната напоминает скорее зал музея. Воронцовского дворца, например. Зеркала, бархатные обои, вычурная мебель, бронзовые канделябры… Бывая в Крыму, я постоянно посещал это чудо архитектуры. Глубоко в душе мечтал хоть денек пожить в нем, как хозяин. Что же теперь? Не вижу радости на лице.
Вокруг меня постоянно вертится молодая девица в фартучке горничной. Впрочем, юбочка у девушки хоть и длиннее фартучка, но весьма откровенно обтягивает аппетитную попку и стройные ноги. Но мне в данный момент не до ног. И приходится девице выполнять свои прямые обязанности, а именно: кормить меня с ложки, умывать, менять белье. Последнее ей, кажется, доставляет изрядное удовольствие.
Раз в день приходит врач. Никакого белого халата, обычный костюм, несколько старомодный и не очень новый. Осматривает меня, выслушивает, выстукивает, пытается накормить желтыми пилюлями и влить в горло препротивное горькое пойло. Но я сопротивляюсь. Терпеть не могу лечиться, а химию на дух не переношу. В той жизни, если прихватит, старался обходиться народными средствами — баней, медом, стаканом водки перед сном, наконец.
Заходит и громила. Следит, чтобы я не убежал? Эх! Знать бы куда убежать! Почти не разговаривает. Посмотрит, пройдется по комнате и выходит.
Когда за визитерами закрывается дверь, я выскакиваю из постели, бросаюсь к зеркалу, снова и снова вглядываюсь в незнакомые черты лица. Пытаюсь понять, кто смотрит на меня из странного зазеркального мира. Моему визави — никак не могу отождествить отражение с собой — лет двадцать, не более. Худое удлиненное лицо, длинные до плеч черные вьющиеся волосы, тонкий нос, капризные губы. Над ними тонкая ниточка усиков — как же без них. Здесь усы не носят, по-моему, только женщины. Холеное лицо пресыщенного жизнью молодого французского аристократа, ожидающего своей очереди на гильотину.
Тело — не лучше. Худоба, как у узника все той же Бастилии, или где там держали французскую контру? Никакого намека на мускулы. Это тело, скорее всего никогда не работало. Да и вообще, ни чем себя не утруждало. На ладонях — ни единого мозоля, зато на руках многочисленные синяки и следы от уколов. Вот, оказывается, откуда тошнота, боль и ломота во всем теле. Вот на что намекала развратная горничная, похлопывая себя по карману фартучка. Парень в зеркале — наркоман. А страдаю от этого я.
Как только скрипнет массивная дверь, я кидаюсь прочь от зеркала и прячусь в недрах огромной кровати, натянув на голову одеяло. Кого еще принесло? Красотку-горничную, врача, громилу? Или в этот раз заглянул Буржуй? Я их смертельно боюсь. Я, первый драчун и хулиган в нашем рабочем районе! Я, который в бытность свою салагой, в первые дни армейской службы отлупил двоих «дедов», за что и был посажен на гауптвахту! И боюсь? Да, боюсь, очень боюсь! Сам не пойму чего, но боюсь!
Что они хотят от меня, что спрашивают? На каком языке говорят? Я понимаю больше их интонацию, чем речь. Не хочу хвастаться, но в языкознании я был далеко не последним среди одноклассников и сокурсников, хотя это не было моим «коньком». Французский язык я знал неплохо. Учил его самостоятельно, читал Камю и Сименона в оригинале, а когда был в командировке в Лионе, довольно
