появились даже автомобили. Несколько старых, развалившихся автомашин бросили теперь на произвол судьбы. Распахнутые окна и двери домов раскачивались при каждом порыве ветра, на полу валялись груды ненужной бумаги и обломки стульев.

Во время второй мировой войны началась новая жизнь острова. Старая деревянная пристань Роббена принимала на сотни тысяч английских фунтов военные материалы, артиллерийские орудия, радарные установки и АСДИКи[11], катки для строительства аэродрома, ценнейшее оборудование для обнаружения и обезвреживания магнитных мин. Несомненно, в те годы остров имел большое стратегическое значение — всего семь минут пути на аварийном катере отделяло его от причалов Кейптауна. Был построен новый благоустроенный поселок, предусматривалось строительство закрытой гавани.

Военные традиции на Роббене до сих пор очень сильны. Несколько лет назад в местной церкви была торжественно открыта мемориальная доска в честь островитян, погибших во время второй мировой войны. Инициатором торжества была миссис Фэй Тру, правнучка первого британского офицера, командовавшего гарнизоном острова, капитана Вульфа, чье имя и дата смерти — 1841 год — были первыми высечены на фундаментальном камне церкви. Среди присутствующих на торжественной службе был и мистер И. Лэйден, почтмейстер, представитель пятого поколения семьи, безвыездно прожившей на острове всю жизнь.

Моряки и их жены не раз говорили мне, что когда они уезжают на день за покупками в Кейптаун, им не терпится поскорее возвратиться на спокойный Роббен. Двери домов здесь никогда не запираются — воровства нет и в помине. Старший офицер платит всего шесть фунтов в месяц, снимая большой дом, а остальные — и того меньше. Вода и электричество обходятся им менее двадцати шиллингов в месяц. Мясо и молоко, как и раньше, очень дешевы. Школьное обучение — бесплатное.

Не так давно военнослужащие гарнизона во время земляных работ в районе маяка обнаружили человеческий скелет и большое количество серебряных и медных монет, главным образом французских, разных дат, от 1688 до 1726 года. Вероятно, матрос с потерпевшего кораблекрушение судна сумел добраться до берега, но вскоре умер и был засыпан песком. Когда я, будучи еще школьником, приехал на остров, дети показывали мне золотые дукаты и серебряные дукатуны[12], найденные ими среди камней.

Одну сцену вот уже более полувека хранит моя память. Я возвращался в Кейптаун после первой моей поездки на Роббен. На пароходе ехал старый прокаженный, метис, отпущенный из лепрозория. Больной лишился к тому времени уже почти всех пальцев рук и ног, врачи сочли его безопасным для окружающих и разрешили уехать. На палубе играл духовой оркестр. Прокаженный, старый и уродливый, исполнял какой-то танец, напоминающий джигу, и выделывал всяческие антраша вплоть до прибытия в Столовую бухту. Я молча стоял, наблюдая, как калека-прокаженный, приплясывая, напевал от радости какую-то мелодию в ритме: «та-ра-ра-бум-би-я!». Весь Роббен представлялся мне тогда в образе этого странного путешественника.

Итак, однажды — мне было в ту пору лет шестнадцать — я увидел объявление, нацарапанное каракулями на грифельной доске, висевшей у входа в контору судовладельца в районе доков Столовой бухты: «Нужен юнга, пароход “Ингрид”».

Уже начались школьные каникулы. Был декабрь трудного 1916 года. В те годы война представлялась мне удачной возможностью удовлетворить мальчишескую жажду приключений, и я был преисполнен решимости попасть на фронт до того, как она закончится. Однако пока передо мной маячила единственная унылая перспектива — протянуть еще один год в школе. А тут, как на грех, потребовался юнга на «Ингрид», и два свободных от школы месяца...

«Ингрид» направлялся к птичьим островам. Это были острова, островки и отдельные скалы, вереницей тянувшиеся вдоль западного берега Капской провинции и далее на север — вдоль пустынного побережья Юго-Западной Африки. Правительство Соединенного Королевства собирало с них богатую дань в виде «белого золота» — гуано[13] и роскошных котиковых шкурок[14].

Я поднялся по трапу на «Ингрид» и изложил свою просьбу хозяину судна.

— Ты мне подходишь, — сказал он, — будь завтра в семь утра на борту.

Вот и все. Против моего ожидания все решилось очень просто.

В жизни я совершил много ошибок. Однако мое появление с узелком за спиной на палубе «Ингрид» я не считаю глупостью. Ибо, покинув впервые в жизни свой уютный дом, я проделывал потом подобные эксперименты вновь и вновь, менял комфорт на лишения и скучную рутину на жизнь, полную опасности. И в целом судьба была благосклонна ко мне.

«Ингрид» — каботажное судно, одно из тех старых посудин, которые построены в Глазго из железа еще в 80-х годах прошлого века — до того, как подешевела сталь. Эта посудина уже почти пятьдесят лет стойко противостояла всем превратностям морской судьбы. Когда я появился на ней, она достигла уже среднего возраста, который, однако, на ней нисколько не сказался. Единственное, к чему стоило бы предъявить претензии, — это к рулевому управлению, о чем я догадался впоследствии. В первый день с утра я носил с берега на борт караваи хлеба и ящики с пивом. Потом на полубаке помогал помощнику капитана управляться с тросом-перлинем, пока судно при помощи лебедок швартовалось у причала. Мне предстояло научиться драить палубу и начищать до блеска медные части судового инвентаря.

Уже далеко за полдень «Ингрид» миновал часовую башню и выбрался в открытое море. Он вез запасы продовольствия и бочонки с пресной водой для людей, соскабливавших гуано с голых скал близлежащих островов. Первым «портом назначения» значился остров Дассен в тридцати шести милях от Кейптауна.

Какой-то натуралист назвал Дассен «восьмым чудом света». Потом я часто бывал на этом острове — плавал туда уже на собственной маленькой яхте. Это действительно все еще не познанное чудо. В каждый свой приезд на остров я не переставал восхищаться им. И ни разу меня не посетило унылое чувство разочарования.

На карте остров Дассен имеет форму морской звезды. Он лежит на пути мощного и холодного океанского течения[15], которое проходит вблизи побережья — от Кейптауна в сторону Анголы на протяжении более тысячи миль. Этот поток холодной воды отбирает влагу у материковых ветров и вместо дождя оставляет суше один лишь туман. Он определяет климат западного побережья Африки, образуя пустыни на берегу и прибрежных островах. Но этот огромный поток приносит с собой и богатство — живых представителей антарктической фауны — китов и пингвинов.

Благодаря этому течению остров Дассен стал настоящим аванпостом Антарктики в Южном полушарии. Исследователи Антарктиды установили, что нигде в высоких широтах нет таких многочисленных колоний пингвинов, как на Дассене. Этот остров — основное гнездовье пингвинов; временами пингвинье население на небольшом пространстве Дассена — всего четыре квадратные мили — исчисляется миллионами. Удивительный остров, не правда ли? И не только находка для натуралиста. О людях, населявших и населяющих Дассен, тоже рассказывают немало интересного.

Один старик — в прошлом шкипер рыболовного судна — называл этот остров именем д'Альмейда. Происхождение названия связано с именем молодого португальца — офицера канонерской лодки, заходившей в середине прошлого века в Столовую бухту. Офицер этот заболел тифом и был оставлен на берегу в Кейптауне. Когда он поправился, то стал выходить в море с рыбаками, высаживаться на Дассене и в конце концов решил поселиться на нем навсегда.

И хотя этот низкий, обдуваемый всеми морскими ветрами остров на первый взгляд выглядел не очень соблазнительно, тем не менее д'Альмейда сделал мудрый выбор. Ждали своего часа настоящие «залежи» гуано и огромное количество пингвиньих яиц — бери да продавай. Д'Альмейда построил на острове дом, женился и провел там остаток жизни. Его сын унаследовал «птичий заповедник», но через несколько лет после смерти отца уехал на материк. Внук — Антонио д'Альмейда — был сначала фермером, потом