острова? — высказался он. — Продать японцам. Они бы нам столько понастроили'. Он не понимает, что на Сахалине и на Курилах есть коренные жители, что они любят свой остров, считают своей малой родиной. Для него Сахалин и Курилы просто куски территории, предмет освоения, и только. Но можно ли его винить в таком видении страны, если вся культурная политика до сих пор именно так и подаёт всё, что совершается за Уралом, с позиции некоего постоянного освоения сибирского придатка к 'цивилизованной' Москве? северных территорий'. 'А зачем нам Сахалин и Курильские острова? — высказался он. — Продать японцам. Они бы нам столько понастроили'. Он не понимает, что на Сахалине и на Курилах есть коренные жители, что они любят свой остров, считают своей малой родиной. Для него Сахалин и Курилы просто куски территории, предмет освоения, и только. Но можно ли его винить в таком видении страны, если вся культурная политика до сих пор именно так и подаёт всё, что совершается за Уралом, с позиции некоего постоянного освоения сибирского придатка к 'цивилизованной' Москве? А зачем нам Сахалин и Курильские острова? — высказался он. — Продать японцам. Они бы нам столько понастроили'. Он не понимает, что на Сахалине и на Курилах есть коренные жители, что они любят свой остров, считают своей малой родиной. Для него Сахалин и Курилы просто куски территории, предмет освоения, и только. Но можно ли его винить в таком видении страны, если вся культурная политика до сих пор именно так и подаёт всё, что совершается за Уралом, с позиции некоего постоянного освоения сибирского придатка к многих и многих людях исторические и культурные мифы прошлого укоренились настолько, что в них прочно сидит образ Сибири, как месте ссылки и каторги, мрачных задворках цивилизации. Мы так и не научились видеть в Сибири человека, патриота, с чувствами, с оценками смысла своего бытия, с собственным достоинством. Недавно пришлось услышать замечание молодого инженера московского НИИ по поводу претензий Японии в отношении многих и многих людях исторические и культурные мифы прошлого укоренились настолько, что в них прочно сидит образ Сибири, как месте ссылки и каторги, мрачных задворках цивилизации. Мы так и не научились видеть в Сибири человека, патриота, с чувствами, с оценками смысла своего бытия, с собственным достоинством. Недавно пришлось услышать замечание молодого инженера московского НИИ по поводу претензий Японии в отношении 'северных территорий'. 'А зачем нам Сахалин и Курильские острова? — высказался он. — Продать японцам. Они бы нам столько понастроили'. Он не понимает, что на Сахалине и на Курилах есть коренные жители, что они любят свой остров, считают своей малой родиной. Для него Сахалин и Курилы просто куски территории, предмет освоения, и только. Но можно ли его винить в таком видении страны, если вся культурная политика до сих пор именно так и подаёт всё, что совершается за Уралом, с позиции некоего постоянного освоения сибирского придатка к 'цивилизованной' Москве? северных территорий'. многих и многих людях исторические и культурные мифы прошлого укоренились настолько, что в них прочно сидит образ Сибири, как месте ссылки и каторги, мрачных задворках цивилизации. Мы так и не научились видеть в Сибири человека, патриота, с чувствами, с оценками смысла своего бытия, с собственным достоинством. Недавно пришлось услышать замечание молодого инженера московского НИИ по поводу претензий Японии в отношении многих и многих людях исторические и культурные мифы прошлого укоренились настолько, что в них прочно сидит образ Сибири, как месте ссылки и каторги, мрачных задворках цивилизации. Мы так и не научились видеть в Сибири человека, патриота, с чувствами, с оценками смысла своего бытия, с собственным достоинством. Недавно пришлось услышать замечание молодого инженера московского НИИ по поводу претензий Японии в отношении 'северных территорий'. 'А зачем нам Сахалин и Курильские острова? — высказался он. — Продать японцам. Они бы нам столько понастроили'. Он не понимает, что на Сахалине и на Курилах есть коренные жители, что они любят свой остров, считают своей малой родиной. Для него Сахалин и Курилы просто куски территории, предмет освоения, и только. Но можно ли его винить в таком видении страны, если вся культурная политика до сих пор именно так и подаёт всё, что совершается за Уралом, с позиции некоего постоянного освоения сибирского придатка к 'цивилизованной' Москве? северных территорий'. 'А зачем нам Сахалин и Курильские острова? — высказался он. — Продать японцам. Они бы нам столько понастроили'. Он не понимает, что на Сахалине и на Курилах есть коренные жители, что они любят свой остров, считают своей малой родиной. Для него Сахалин и Курилы просто куски территории, предмет освоения, и только. Но можно ли его винить в таком видении страны, если вся культурная политика до сих пор именно так и подаёт всё, что совершается за Уралом, с позиции некоего постоянного освоения сибирского придатка к 'цивилизованной' Москве? А зачем нам Сахалин и Курильские острова? — высказался он. — Продать японцам. Они бы нам столько понастроили'. Он не понимает, что на Сахалине и на Курилах есть коренные жители, что они любят свой остров, считают своей малой родиной. Для него Сахалин и Курилы просто куски территории, предмет освоения, и только. Но можно ли его винить в таком видении страны, если вся культурная политика до сих пор именно так и подаёт всё, что совершается за Уралом, с позиции некоего постоянного освоения сибирского придатка к 'цивилизованной' Москве? цивилизованной'Москве?

Я принадлежу к поколению, в школьные годы испытавшему огромное впечатление от телесериалапринадлежу к поколению, в школьные годы испытавшему огромное впечатление от телесериала 'Угрюм–река'. Мало что запомнилось так ярко, как этот телефильм, который открывал тогда неожиданно очеловеченную Сибирь, во многом определив отношение к ней. Он дал веру в поразительную самобытность русского человека на этой земле, расширил горизонты миропонимания того, что есть Русская земля. Он пробуждал вопросы и вопросы. Что же такое для меня Сибирь? Почему сердце замирает от существования краёв, где ни я, ни мои родители и деды никогда не бывали? Почему мне дорога Аляска, и совсем иное отношение к соседней с ней Канаде? И возникали важные ответы. Только потому, что эти земли измерены судьбами моих соплеменников, потому что русские люди на них любили, страдали, рожали детей, растили хлеб, строили остроги и города. Но это было бы слишком умозрительно, если бы я не сталкивался с художественным изображением этих судеб через искусство, через телефильм 'Угрюм–река', которые и превратили эти психологически близкие и понятные мне судьбы в составную часть моей личности. Угрюм–река'. Мало что запомнилось так ярко, как этот телефильм, который открывал тогда неожиданно очеловеченную Сибирь, во многом определив отношение к ней. Он дал веру в поразительную самобытность русского человека на этой земле, расширил горизонты миропонимания того, что есть Русская земля. Он пробуждал вопросы и вопросы. Что же такое для меня Сибирь? Почему сердце замирает от существования краёв, где ни я, ни мои родители и деды никогда не бывали? Почему мне дорога Аляска, и совсем иное отношение к соседней с ней Канаде? И возникали важные ответы. Только потому, что эти земли измерены судьбами моих соплеменников, потому что русские люди на них любили, страдали, рожали детей, растили хлеб, строили остроги и города. Но это было бы слишком умозрительно, если бы я не сталкивался с художественным изображением этих судеб через искусство, через телефильмпринадлежу к поколению, в школьные годы испытавшему огромное впечатление от телесериалапринадлежу к поколению, в школьные годы испытавшему огромное впечатление от телесериала 'Угрюм–река'. Мало что запомнилось так ярко, как этот телефильм, который открывал тогда неожиданно очеловеченную Сибирь, во многом определив отношение к ней. Он дал веру в поразительную самобытность русского человека на этой земле, расширил горизонты миропонимания того, что есть Русская земля. Он пробуждал вопросы и вопросы. Что же такое для меня Сибирь? Почему сердце замирает от существования краёв, где ни я, ни мои родители и деды никогда не бывали? Почему мне дорога Аляска, и совсем иное отношение к соседней с ней Канаде? И возникали важные ответы. Только потому, что эти земли измерены судьбами моих соплеменников, потому что русские люди на них любили, страдали, рожали детей, растили хлеб, строили остроги и города. Но это было бы слишком умозрительно, если бы я не сталкивался с художественным изображением этих судеб через искусство, через телефильм 'Угрюм–река', которые и превратили эти психологически близкие и понятные мне судьбы в составную часть моей личности. Угрюм–река'. Мало что запомнилось так ярко, как этот телефильм, который открывал тогда неожиданно очеловеченную Сибирь, во многом определив отношение к ней. Он дал веру в поразительную самобытность русского человека на этой земле, расширил горизонты миропонимания того, что есть Русская земля. Он пробуждал вопросы и вопросы. Что же такое для меня Сибирь? Почему сердце замирает от существования краёв, где ни я, ни мои родители и деды никогда не бывали? Почему мне дорога Аляска, и совсем иное отношение к соседней с ней Канаде? И возникали важные ответы. Только потому, что эти земли измерены судьбами моих соплеменников, потому что русские люди на них любили, страдали, рожали детей, растили хлеб, строили остроги и города. Но это было бы слишком умозрительно, если бы я не сталкивался с художественным изображением этих судеб через искусство, через телефильм 'Угрюм–река', которые и превратили эти психологически близкие и