ногу и все такое. Но старина Дон мог забить тебя своей наукой, он все знал про всякие там плюсны и мениски.

Мой старик был дома: в эту неделю он работал по утрам. Сидя перед камином в своих форменных синих с красным брюках с подтяжками, он читал «Ивнинг стандард»: там тоже кое-что обо мне было.

Он сказал: «Здорово, Рон, здорово. Все только о тебе и говорят на сортировочном пункте. И в городе тоже — те, кто знает, что я твой отец».

Тогда я показал ему контракт. Ничего не стал говорить, просто показал и стал смотреть на его лицо, чтобы увидеть реакцию; я чувствовал гордость и — даже не знаю, почему — вину. Чем дальше он читал, тем больше округлялись его глаза. Он был поражен, его нижняя челюсть стала отвисать, и он взглянул на меня так, словно не мог поверить. А потом сказал, глядя в сторону, в каком-то остолбенении: «Ну, это потрясающе. Я просто не верю, Рон. Ну, удивительно, да, удивительно».

Потом он позвал маму с кухни и сказал: «Посмотри! Посмотри, что они платят Рону!» — и она прочитала и застыла в своем фартуке — крайне редко можно было увидеть ее без этого фартука, — а потом сказала: «Великолепно, Ронни! Это просто великолепно», обняла меня и поцеловала.

Я сказал:

— Тебе надо подписать это, папа, — но он только качал головой и смотрел так, как будто боялся, что все это вдруг исчезнет. Он шевелил губами, произнося какие-то числа; я мог разобрать то «двадцать», то «сорок». Наконец, он спросил:

— Сколько, по-твоему, ты начнешь получать, Ронни?

— Босс говорит, семьдесят пять.

— Семьдесят пять. В семнадцать лет. Это похоже на сказку, правда?

— Правда, — согласился я, — похоже.

— Ну, — сказал он, — я горжусь тобой. Рон. Я очень, очень рад за тебя.

— Не только за меня, — возразил я, — за всех нас.

— Нет, — сказал он, — это твое, Рон, только твое. Цени это, береги. Куй железо, пока горячо. Ты ведь не можешь знать, что тебя ждет, Рон. Дай Бог, чтобы ты играл еще двадцать лет, но ты же понимаешь: ты — вратарь.

— Фред! — воскликнула мама, но я знал, что он прав.

— Босс говорит, что у них есть система накоплений для неженатых игроков, — сказал я.

— Воспользуйся ею, — посоветовал отец. — Копи свои деньги. Нам ничего не нужно, лишь бы у тебя все было хорошо.

Я чувствовал себя неуютно, не знаю, почему. Мне казалось, что между нами что-то нарушается, хотя я совершенно этого не хотел; словно делая то, что я делаю, зарабатывая то, что я зарабатываю, я как бы отсекаю себя от них.

В пятницу, когда нам дали деньги, я пошел в Вест Энд и купил маме сумку, отцу — плащ, потому что я знал, что он ему нужен, а сестре — шелковый шарф.

Все это напоминало сон. Известность, звонки из газет, которые уже знали, что в субботу я опять буду в составе. Честно говоря, я еще больше полюбил тренировки — за то, что там ты хоть твердо знаешь, что стоишь на земле.

В ту субботу мы принимали дома «Лидс», который тоже был трудным соперником. Мик Джонс, Аллан Кларк, Питер Лоример со своими ударами правой с тридцати ярдов, Джек Чарльтон, встающий на твоем пути на самой линии ворот. Но теперь я не» волновался, несмотря даже на то, что это был мой первый домашний матч, в котором, как говорил босс, мне тоже придется нелегко. «Ты увидишь, что на выезде играть легче, — сказал он, — поэтому я рад, что поставил тебя в Ливерпуле. Пусть это нелегко, но зато в гостях. Теперь же ты будешь в центре внимания. Все зрители будут на твоей стороне».

По-моему, это могло быть как хорошо, так и плохо. Хотя, конечно, лучше, чем когда все против тебя. Я был рад, что не буду жить вместе с Грэмом, который начнет мне расписывать весь «Лидс». Я представляю, как бы он это делал: следи за Миком Джонсом, он прыгает на десять футов вверх, следи за ударами Аллана Кларка, следи за прорывами Билли Бремнера. Босс сделал одно-два хороших замечания на установке, особенно насчет Кларка. Он сказал: «Кларк ходит по полю, как во сне, и этим-то и опасен: он просыпается, когда ты меньше всего этого ждешь. Следи за его движениями, за его правой ногой, он почти не замахивается. Так он обманывает вратарей: бьет, когда они не ожидают».

В его правоте я убедился на первых же минутах. Был навес слева, Джеки Нокс выпрыгнул и головой отбил мяч к линии штрафной на Кларка, и, едва увидев это, я пошел вперед, и это здорово помогло, потому что — бах! — он тут же ударил правой, потрясающе поймав мяч на ногу. Удар получился сильный и низкий, но я был уже в движении и смог поймать мяч. Мне захлопали с трибуны за спиной; я стоял в южных воротах, а оттуда шел основной шум и вообще все буйство.

Когда я прибежал в эти ворота с другого конца поля, где мы разминались, меня очень тепло поприветствовали, и это меня подбодрило: первая домашняя игра, а зрители уже на моей стороне. И то, что Мне сразу же пришлось вступить в игру, тоже подбодрило меня; первая домашняя игра, а все складывается, как на «Анфилде». Это было здорово.

Как и в Ливерпуле, я заметил, насколько быстрее все происходило в первой команде, насколько больше на тебя давили. Этот Джонс был очень силен, даже сильнее Тошака. В самом начале, когда Грэй подал угловой и я вышел и поймал мяч, Джонс толкнул меня. Судья назначил штрафной, но я понял, что тут рисковать нельзя, и в следующий раз, когда он опять оказался рядом со мной, я отбил мяч кулаком.

После этого мы стали переигрывать их потихоньку. В середине поля у нас игра была поставлена довольно хорошо. Томми Дугалл и два других хава, Гарри и Грэм, уверенно держали мяч и точно пасовали, но хоть мы и имели преимущество, никаких серьезных моментов создать не могли.

Я не люблю, когда так получается. Чем больше играешь в воротах, тем лучше понимаешь, как это опасно — иметь преимущество и не забивать. Если ты беспрерывно атакуешь, попадаешь в штанги, в перекладину, в ноги вратарю — тогда держись. Они когда-нибудь пойдут в контратаку и, может быть, даже забьют. Хуже всех вратарю — тебя могут застать врасплох. Это и произошло. Оставалось всего несколько минут до перерыва, когда кто-то из них дал длинный пас от самых ворот налево, на Эдди Грэя, а тот помчался вперед, как танк. Артур Прескотт пытался выбить у него мяч в подкате, но он перепрыгнул через его ноги, и их нападающих уже оказалось больше, чем наших защитников. Рэю Макгроу пришлось уйти из центра, чтобы приблизиться к Грэю, тот сместился на самый край, а потом неожиданно откинул мяч назад, ближе к середине.

Рэй купился на это, а я нет; я ждал атаки по центру, даже если бы он стал обыгрывать Рэя на фланге. Краем глаза я увидел, как кто-то несется на меня слева. Времени у меня хватало только на то, чтобы выбежать из ворот и прыгнуть на мяч ногами вперед. Мяч ударился в мою ногу и отскочил. Поднявшись, я увидел, что это был Мик Джонс, а мяч ушел в аут. Он сказал: «Повезло тебе, парень», то это было не везение. Я отрабатывал броски вперед ногами в Снэйрсбруке с боссом. По его словам, этот прием пришел с континента, хотя я видел его в исполнении Гордона Бенкса на «Бридже» и по ящику. Такой бросок позволял тебе добраться до мяча на самую малюсенькую долю секунды раньше, чем если ныряешь за ним вперед руками.

Босс был очень доволен мною в том эпизоде. «Это был выдающийся бросок, — сказал он в перерыве, — выдающийся. Теперь ты понял, что я тебе говорил? Убедился, как он помогает?». Потом он учинил разнос защите за то, что она позволила создать такой момент, и атаке — за то, что она злоупотребляла однообразными навесами. «Мы можем побить их на земле, — говорил он, — Джеки Чарльтона на земле можно уничтожить. Играйте ногами, играйте через Боба:, он может дать хороший пас или обвести любого верзилу».

Но мы были очень молодой командой, и все это было не так просто. У «Лидса» большой опыт и отличная организация. Мы играли, так сказать, с листа, а они могли все делать с закрытыми глазами. Босс много говорил о том, как они разыгрывают штрафные удары и другие стандартные положения, когда Джеки Чарльтон выходит вперед. Как ни странно, в первом тайме они подали только пару угловых, и он не приходил на них, но когда они получили право на корнер в самом начале второго тайма, он был тут как тут. Встал на самой линии, прямо передо мной, так что у меня не было никакой надежды добраться до мяча через него.

Босс говорил: «Если он сделает так, иди прямо на него: хватай мяч, хватай его самого — все, что