Одобрил ли Губерт то, что она говорила? Как бы ей хотелось знать это! Губерт же отправился прямо в свою библиотеку, выходящую окнами в парк. Он был в смятении от переполнявших его чувств. Ни один представитель его семьи не мог бы овладеть аудиторией лучше, чем это сделала Ванесса. И как прекрасна она была в белом креповом платье с лилиями у пояса. Он сожалел о данном им Алисе обещании поехать с ней на обед к Гарлингам.

Когда Вениамин Леви на следующее утро пришел в свою контору, он нашел там ящик редких восточных товаров, заказанных им еще в прошлом году. Оскар Изаксон уже раскрыл его, и содержимое было разложено кругом на стульях. Среди розового фарфора и китайских тканей самой замечательной вещью была исключительной красоты шаль из белого кашемира, на которой все существующие оттенки розового, пунцового и малинового сливались в одно пылающее целое.

Леви сказал старшему клерку, как распорядиться всеми вещами, и велел немедленно доставить шаль его дочери.

— Позаботьтесь, Оскар, чтобы ее светлость сегодня же получила ее, — сказал он.

Каждый раз, когда он говорил о Ванессе, употребляя этот титул, ярость охватывала почтительного клерка, и он тогда из осторожности опускал глаза.

— Пламя, любовь и кровь, — прошептал Оскар, касаясь изумительно вышитых цветов, и, почти благоговейно сложив шаль, он отдал ее подчиненному для упаковки. Но когда, надписывая пакет своим прекрасным каллиграфическим почерком, клерк выводил слово «графиня», глаза его свирепо сверкали. Затем, двигаясь еще более бесшумно, чем всегда, он с почтительной предупредительностью осведомился о приказаниях шефа на этот день и попросил в конце, чтобы его месячный отпуск начался с пятнадцатого сентября, а не в августе, как он его получал обычно, из года в год.

Со времени медового месяца Губерт и его молодая жена не возвращались в Сент-Остель. Ванесса ненавидела теперь выезды, потому что всюду ее муж был рядом с герцогиней Линкольнвуд. Что за отношения существуют между ними? Каковы они сейчас? Она чувствовала себя все более и более несчастной… Жизнь была ужасным обманом. Зачем Губерт женился на ней? Что заставило его это сделать? Иногда она решала, что прямо спросит его об этом, но затем мужество покидало ее. И с каждым днем, казалось, ее личико приобретало все более утонченную, трагическую красоту. Выражение его сделалось бесконечно печальным.

Безупречный очерк иссиня-черных бровей на чистом лбу Ванессы придавал ей сходство с так редко встречающимися теперь типами раннего викторианского периода. Ее руки были такими же белыми и маленькими, игра на открытом воздухе не сделала их более грубыми и жесткими. У нее была царственная посадка головы, и, когда она по вечерам надевала свою роскошную диадему из бриллиантов и рубинов, казалось, что более прекрасного создания не найти во всем Лондоне. Все признавали это. В ней не было ничего вульгарного или легкомысленного, и, несмотря на ее юность, величественная осанка очень шла ей.

Ванесса совсем не походила на других молодых женщин. Некоторые находили ее слишком холодной, другие — высокомерной. Что же касается родственников Губерта, то они были даже несколько раздосадованы тем, что она так совершенна и нельзя найти в ней недостатков.

Дни и ночи проходили в бесконечных развлечениях. Несколько раз в воскресные дни они гостили то в одном, то в другом поместье, но там были хорошо знакомы с обычаями современного света, и с ними не случалось больше таких приключений, как у злополучного дяди-епископа. На два воскресенья Губерт уезжал в Уэльс, а одно они провели в Лондоне. Теперь они снова отправились в Сент-Остель и на следующей неделе, ко времени выставки лошадей, у них должен был состояться большой прием, на который пригласили и герцогиню Линкольнвуд.

Губерт часто ревнивым взглядом следил за своей женой незаметно для нее, а в этот вечер, на балу в Кинсборо, последнем в сезоне, Чарльз Ланглей танцевал с ней уан-степ, окружая ее верноподданническим вниманием. Губерт спрашивал себя, одобряет ли он модные танцы — в них так тесно прижимаются друг к другу. Конечно, это были только танцы. Все это делали, и это ничего не означало, но все же… Не потанцевать ли ему с Ванессой? Он почти поддался искушению и уже был готов пойти пригласить ее, когда герцогиня Линкольнвуд оставила своего кавалера и подошла к нему. Она тоже в эти дни чувствовала себя несчастной. Больше прежнего была она влюблена в Губерта. С тем безошибочным инстинктом, который рождается любовью, даже у недалеких женщин, Алиса начала опасаться, что Губерт увлечется своей женой. В первый раз, когда они встретились, в тот вечер приема при дворе, она расцвела от удовольствия. Она угадала, что Губерт искренне равнодушен к жене, и прибегла ко всем средствам искусства (а их у нее было достаточно), чтобы снова привязать его к себе. Кое-чего она добилась — он снова бывал с нею, но не могла похвалиться тем, что Губерт проявляет по отношению к ней хотя бы малейшее чувство. Но даже видеть его часто возле себя уже значило для нее много. Однако теперь, в последние дни, герцогиня замечала в нем перемену, а сегодня на балу подметила бешеный огонек в его глазах, когда он смотрел на Ванессу.

Успех на этом самом балу не оградил Ванессу от ее доли неприятностей. Она услышала, как ее назвали «дочь еврея-ростовщика». Это было для нее как пощечина — она оглянулась и кинула говорящему взгляд, полный царственного гнева. Пунцовые пятна выступили на ее щеках, в глазах вспыхнуло негодование.

Может быть, по этой причине она не одернула Чарльза Ланглея за его дерзость, как сделала бы это в другом случае. Его преклонение доставляло ей удовлетворение, хотя она была выше того, чтобы с умыслом использовать его для возбуждения ревности Губерта.

— Ваша жена выглядит сегодня удивительно, Губерт, — прошептала ему Алиса, — она так не похожа на англичанку, ее отец должен чувствовать себя ужасно довольным всем этим.

Герцогиня в первый раз осмелилась на враждебную вылазку, но она задыхалась от ревности, и потом — этот огонек в глазах Губерта!

Он посмотрел на Алису с циничной усмешкой. Ему было вполне ясно, чем вызвано ее замечание. Все, что только может мужчина знать о женщинах, — все было Губерту хорошо известно!

В свете уже давно носились неопределенные слухи, что в этом браке обе стороны очень далеки друг от друга, — источником их служила болтовня домашних, — а для скольких женщин отношения между мужем и женой представляют особый интерес!

Герцогиня Линкольнвуд знала об этих слухах и до сих пор черпала в них мужество. Но что значат все сплетни теперь, когда она видит этот огонек в глазах лорда?..

Между тем музыка остановилась, Чарльз Ланглей и Ванесса оказались как раз рядом с ними, и Губерт потерял власть над собой. Не обращая внимания на герцогиню, он сделал шаг по направлению к Ванессе и почти грубо сказал ей:

— Я хочу следующий тур!

Чарльз Ланглей насмешливо приподнял брови, откланялся, повернулся к Алисе, которая встретила его блеском своих светло-ореховых глаз, и они ушли, оставив супругов вдвоем.

Ванесса почувствовала страстное волнение, хотя в то же время нагло-повелительный тон Губерта оскорбил ее. Они стояли, глядя друг на друга. Музыка заиграла снова. Губерт обхватил рукой ее талию, и они закружились в танце. Впервые после брачной ночи он прикасался к своей жене. Ее гибкое, поразительно стройное тело, казалось, растворялось в его объятиях. Она прекрасно танцевала, с таким чувством ритма, которым обладают немногие. Упоение охватило обоих. Они забыли обо всем на свете, ощущая только близость друг друга. Ванессе казалось, что она не существует больше сама по себе, все ее существо сливалось с Губертом. Мысль об удивительном чуде, которой прежде, как слишком священной, она боялась отдаться, теперь овладела ею. Что бы он сказал, если бы узнал об этом? Будет ли он обрадован? Вот они здесь, на балу в Лондоне, совершенно чужие друг другу, проделывают условные па, а сердце ее хранит эту тайну и в памяти их живет то странное воспоминание… Его руки почти неистово обнимали ее, его сердце мятежно билось у самой ее груди. Губерт горел от страсти. Он сжимал ее с такой силой, что она еле могла дышать. И когда раздались последние звуки оркестра и они оторвались друг от друга, его синие