Так проходил этот вечер, и ровно в одиннадцать часов — почтенный и приличный час для отхода ко сну — Ванесса, вся трепеща, лежала в огромной пуховой четырехместной кровати.

Губерт посреди разговора со своим дядей и другими достойными гостями неожиданно рассмеялся вслух от весьма легкой благочестивой остроты. Его положение становилось чересчур забавным. Выдержит ли он характер? Или…

Он подумал о том, какой неожиданностью явились бы для этих мирных людей его мысли, если бы они их узнали, и снова рассмеялся, епископ тоже расхохотался с довольным видом.

Конечно, Ванесса не спала, когда услышала, что кто-то вошел в уборную. Если ее сердце сильно билось в ночь свадьбы, то теперь оно буквально готово было выскочить из груди.

Губерт сел на жесткий стул и опять рассмеялся, затем выругался почти вслух. Можно терпеть неудобства ради спорта или на войне, но в мирное время он был избалованным человеком, а чипанделевский стул был очень жестким. Около часа он вертелся сюда и туда, выкуривая несметное количество папирос, затем часы пробили час.

Голова Ванессы горела, а руки и ноги стали холодными как лед… В широко открытое окно врывались смутные шорохи жаркой летней ночи; затем ей показалось, что она слышит шум дождя.

У Губерта ныло все тело. Из-за мебели не стоило даже пытаться улечься на полу — незанятого места оставалось слишком мало — его рост равнялся шести футам. Он опять чуть не выругался вслух, затем накинул халат и спустился вниз по винтовой лестнице. Он знал, что отсюда был выход прямо в сад, но когда он подошел к низенькой двери и, открыв старый тугой запор, выглянул наружу, его лицо стало мокрым от дождя. Его охватило бешенство. Положение было и смешным, и отвратительно беспокойным. Почему должен он покоряться всему этому?

На цыпочках, словно вор, крался Губерт по каменному коридору. Он решил достать книгу для чтения из шкафа, стоящего в верхнем холле. Это было старое издание по вопросу о ловле форели. Ему пришла мысль устроиться в гостиной на одном из диванов — он чувствовал себя совершенно измученным, но понимал, что когда рано утром девушка войдет сюда, чтобы поднять шторы, и увидит его спящим здесь, пойдут бесконечные разговоры… Поистине ужасны эти старомодные обычаи, и как некультурно со стороны его тетки ставить его в такое идиотское положение!

Губерт не знал, где находятся электрические выключатели, и, идя ощупью через темный холл и вверх по лестнице, он представлял, где найти книгу, — на полке, возле комнаты для гостей.

Однако шум, который он произвел, разбудил епископа, и тот, с ночным колпаком на голове и со свечой в руке, храбро вышел из своей спальни посмотреть, не собирается ли ночной вор нарушить покой его дома!

Губерт как раз добрался до книжной полки, когда дядя наскочил на него.

— Господь с тобою! — воскликнул старик. — Ничего не случилось с Ванессой, я надеюсь? — его ласковое лицо сделалось озабоченным.

— Нет, дядя, я искал здесь э… книгу.

Изумление на лице дяди еще больше взбесило племянника. Очевидно было, что он не может вернуться в свою уборную по черной лестнице. Конечно, от него ждут, чтобы он обычным образом, через дверь, вошел в комнату своей жены. Старый джентльмен ждал, пока Губерт найдет книгу: он не любил, чтобы нарушали их порядок, и злился, что его разбудили из-за такого пустяка. Что за идея читать среди ночи? Да, все сильно изменилось со времен его молодости.

Губерт был в отчаянии. Может быть, если он тихонько откроет дверь, Ванесса не услышит, и он сможет незаметно пробраться в свою уборную.

— Покойной ночи, дядя! Мне жаль, что я вас разбудил.

Затем он осторожно открыл дверь и скрылся за нею. Здесь пахло жимолостью от большой мокрой ветки, смотревшей прямо в окно. Губерт чувствовал сильную усталость. Как хорошо было бы лечь сейчас в большую удобную кровать, которую он заметил, когда проходил здесь перед обедом, и вытянуться на просторе хотя бы часок… Уборная была тесной и душной. Он двинулся вперед, но не видел ничего в темноте.

Ванесса лежала, дрожа, как пойманный дрозд. Очевидно, это ночной вор! Она слышала шепот в холле. Он, наверно, хочет здесь спрятаться. Но какое-то чувство подсказало ей, что это Губерт. Зачем он пришел сюда?..

Ванессе казалось, что он должен слышать, как колотится ее сердце.

Тут Губерт споткнулся о рабочий столик — гордость тетушки — и Ванесса вскочила в испуге.

— Я ужасно сожалею, что разбудил вас, — проговорил он. — Зажгите, пожалуйста, свет…

Несмотря на дождь, здесь было очень тепло и самый воздух, казалось, затаился в ожидании…

Губерт замер в восхищении от представившейся ему картины. Прекрасные глаза Ванессы, испуганные и темные, обведенные легкими голубыми тенями, ее лицо цвета гардении, прелестный рот, напоминающий по форме лук амура и алый, как покрытая росой гвоздика… Он мог разглядеть ее изящный молодой стан сквозь облегавшую его прозрачную одежду…

Губерт почувствовал прилив неистовой страсти — ведь она была его женой! Но бессмысленная, жестокая гордость победила. Он молча повернулся и прошел в свою уборную, плотно закрыв за собою дверь…

Ванесса упала на подушки, обливаясь горючими слезами.

Предполагалось, что все гости будут присутствовать в церкви на воскресной службе. Вся компания отправилась через зеленую лужайку в монастырь к собору и заняла здесь скамью у алтаря. Неуместившимся на скамье пришлось занять места за правым углом. Поэтому случилось так, что Губерт, несколько запоздавший, имел перед глазами свою жену в продолжение всей службы.

В первый раз за все время он был поставлен в необходимость смотреть на нее в течение полутора часов. На ней было легкое летнее платье бледно-лимонного цвета и шляпа, бросавшая тень на ее глаза, но так, что по временам Губерт мог их видеть, и, когда она подняла голову, он заметил, что на ее веках залегли лиловые тени. Не плакала ли она? Он сам не был спокоен…

Он не заснул ни на минуту и чувствовал себя ослабевшим и совершенно выбитым из колеи. Видение этой ночи и воспоминания об уже пережитом преследовали его. Губерт не хотел признаться самому себе, что чувствовал на себе обаяние Ванессы. Он так решительно выкинул из головы все, что касалось ее, что не задумывался больше над тем, причастна ли она к планам своего отца и истории этого брака. Он убедил себя в том, что она все понимала — вот и все! Поэтому он так упорно боролся с собой, со все возрастающим интересом к ней.

Служба продолжалась, и у Губерта появилось желание встретиться с ней глазами. Она, конечно, была дивно хороша. Что за удивительная белая кожа!

Он вспомнил замечание Чарльза Ланглея у дворца, и чувство гнева вновь поднялось в нем.

Какого же, в самом деле, цвета ее глаза? Черные как чернила, казалось ему, и в то же время они имели темно-синий оттенок. А ее ресницы, наверно, были в полдюйма длиной. И тени под ними производят впечатление почти зеленоватых. Они появились совсем недавно, чуть ли не в последнюю неделю. Чем это объяснить? Разве она не счастлива? Но из-за чего? У нее, кажется, нет причины… Ее везде принимают с распростертыми объятиями. Ее, дочь еврея-ростовщика! Да, но и графиню Сент-Остель, его жену!

Чувство печали охватило его в этом месте его размышлений. Да, конечно, она его жена.

Здесь понадобилось употребить усилие, чтобы не поддаться воспоминаниям о некоторых минутах. Затем ему пришла в голову другая мысль. Что, если предположить, что по своей молодости она действовала более или менее под влиянием отца и не была вовсе виновата. Что тогда?

Без сомнения, весь ее облик дышал благородством, этого нельзя отрицать, а выражение маленького лица патрицианки было чистым и невинным… И какие возможности, какие источники страсти скрываются в ее полных, ярких, изящно очерченных губах? На этом месте нить его мыслей еще раз прервалась.

Почему она не взглянет на него? Ванесса, казалось, искренне не подозревала о его присутствии. Она,