то причинам они еще ни разу не встречались. Хотя теперь Эйлин регулярно названивала, чтобы составить отчет о состоянии Джоди. У меня складывалось впечатление, что она это делала скорее для того, чтобы избавить себя от необходимости наносить личный визит, нежели из реального интереса к делу. Может, она была с головой завалена работой, как и все социальные работники, или была равнодушнее других и оказалась не подвержена личному фактору. Что бы там ни было, меня печалило то, что Джоди достался соцработник, который совершенно ею не интересуется и не отстаивает ее права, и это было в высшей степени непрофессионально. Интересно, знал ли об этом Дэйв Мамби, руководитель ее группы?

Джилл перезвонила мне и сообщила, что характер встречи не требует моего присутствия и она может представлять нас обеих. И еще она сказала, что Дэйв попросил меня сосредоточить свои силы на поиске школы для Джоди, поскольку ее родители подали жалобу на низкий уровень ее образования. Прежнюю школу Джоди оставила, когда ее взяли на патронат, а поиск новой был невозможен из-за ее поведения и постоянной смены опекунов.

Я была поражена. К этому времени родители Джоди уже должны были бы знать, в чем их обвиняют. Когда ребенок делает подобное сообщение, родителей всегда ставят в известность. Более того, когда все контакты между Джоди и ее родителями были вдруг прекращены, им должны были объяснить причину. Вдвойне меня удивляло то, что Дэйв, уделивший такое внимание этому вопросу, между тем откладывал нашу встречу.

Джилл предложила Харвестбанк, местную начальную школу, которая была рекомендована для детей с проблемами в образовании. У Джоди уже имелась справка о ее пробелах в образовании, а в этом документе излагались также основные проблемы ребенка, и составлялся он после беседы ребенка с психологом. Джоди требовалось довольно много внимания, и ее справка включала подтверждение об оплате ассистента на полную ставку, в какую бы школу ее ни приняли. И если школа была стеснена в средствах, это могло стать побудительным мотивом, чтобы принять Джоди.

Я позвонила в Харвестбанк и поговорила с заместителем директора. Она оказалась приятной дамой и любезно объяснила, что у них в обучении находится больше детей-инвалидов, чем позволяет квота, и они ужаты до предела. Она предложила перезвонить через полгода. Я поблагодарила и повесила трубку.

Я открыла «Желтые страницы», отметила все начальные школы, которые находились на приемлемом расстоянии, и начала их обзванивать. В следующих четырех я получила тот же ответ: все они были переполнены, и все предлагали лист ожидания. И это с условием дополнительной дотации. Я убрала телефон в сторону и вздохнула. Интересно, получится ли договориться со школой, куда ходят Эдриан и Пола? В ней отделение для особых детей совсем небольшое, но там знали меня и мою семью, и у меня были хорошие отношения с персоналом. Снова вздохнув, я набрала номер.

Секретарша узнала меня (это было мило) и соединила с директором, мистером Радмэном. Мы обменялись приветствиями, и он спросил, как дела у Полы и Эдриана. Я сказала, что хорошо, и польстила ему немного, упомянув, как они любят рассказывать о школе.

— Все еще занимаюсь патронатом, — сказала я, после чего рассказала ему о Джоди, добавив, что, хотя у нее и есть проблемы с обучением, я считаю их решаемыми. Сказана также, что его школа первым делом пришла мне на ум — небольшая ложь, но ради благого дела.

— Я посмотрю ее справку, — сказал он. — Но, несмотря на мое к вам уважение, я еще не предлагаю ей место. Это будет зависеть от уровня обеспечения и от того, сможем ли мы соответствовать необходимым требованиям.

Я горячо поблагодарила его, потом позвонила Джилл и попросила переслать мне факсом справку. Отупев от телефонных переговоров, длившихся битый час, и отчаянно нуждаясь в каком-то движении, я нашла Джоди в груде бумаги, клея и красок, с которыми она возилась все это время.

— Собака! — воскликнула она.

— Очень красиво. Пойдем прогуляемся на почту.

Я помогла ей вымыть руки, причесала и переодела. Когда мы вышли из дома, она выглядела очень опрятно в своей веселой, желтого цвета футболке, которую, как я знала, она очень любила.

Дул легкий ветерок, мы шли по улице, но Джоди нервничала и хватала меня за руку, как только мимо проезжала машина.

— Кэти, — сказала она.

— Да, Джоди?

— А папа не делает больно маме?

— Надеюсь, нет, солнышко, — ответила я, не уверенная в том, что понимаю, о чем она спрашивает.

— Делает. Бедная мамочка.

Мы шли дальше. Джоди нахмурилась. Наверное, от мысли, пришедшей ей в голову, которая, кажется, беспокоила ее. Наконец она посмотрела на меня.

— Я не хочу, чтобы он делал ей больно, — сказала она, потом задрала подбородок и стиснула кулаки. — Я убью его.

И снова я не знала, что ответить. Может быть, она чувствовала себя виноватой за то, что оставила мать одну с отцом? Стоит ли мне постараться смягчить ее злость или, наоборот, укрепить ее решимость бороться с ним? Может, это и не профессионально, но мои личные ощущения подсказывали мне, что у нее есть все основания злиться и все основания желать отцу смерти. Я решила перенаправить ход ее рассуждений в другое русло:

— Если бы он делал ей больно, Джоди, я думаю, она ушла бы от него и рассказала бы полиции. Она взрослая и может сама решать, что ей делать.

Надеюсь, она понимала, что я пыталась сказать, хотя я сама не была уверена, что правильно понимаю ее. Говорило ли это о жестоком обращении в семье? Может, она видела, как отец бьет мать? Или она видела, как они занимаются сексом, и предположила, что маме так же больно, как и ей?

Я ненавязчиво перевела разговор на отвлеченную тему, и мы вышли на широкую улицу. Мы шли мимо разных магазинов, манящих яркими вывесками и привлекательными витринами, и я вспомнила, как будоражило меня в детстве хождение по магазинам вместе с родителями. Я до сих пор еще помнила и восторг при виде витрины рыбной лавки, и странные запахи обувной мастерской. Я с грустью посмотрела на Джоди — она смотрела прямо перед собой, настороженная, безучастная ко всем этим маленьким удовольствиям, которые были вокруг нее. Мир не был для нее местом, где можно найти радость, как для других детей. Ей недоставало восторга и стимула. Она была мертва для всего этого из-за перенесенных страданий. Мое сердце разрывалось на части.

Я сделала все, что нужно было, на почте, и поскольку Джоди все время тихонько стояла около меня, я купила ей пакет конфет в качестве вознаграждения. Когда мы вышли обратно на улицу, я заметила, что она снова притихла.

— Чем займемся дома? — спросила я.

Она молчала, лицо ее застыло.

— Что-то случилось, Джоди?

— На что они пялились? — ворчала она. — Не надо на меня пялиться.

— Кто, Джоди? На почте? — спросила я. Она не возразила, и я продолжала: — Никто на тебя не пялился, милая. Они, наверное, просто любовались, как хорошо ты выглядишь в этой симпатичной маечке.

Она не ответила, и я решила не продолжать. По-настоящему убедить в чем-либо Джоди было нельзя, что-то обсудить тоже. Заботиться о Джоди означало скорее следить за тем, что ей нужно, и пытаться отвлечь ее, прежде чем она впадет в истерику или гнев. Мы прошли еще немного, и навстречу нам попался мужчина средних лет в костюме.

— Да на что он, черт, уставился? — заворчала Джоди при его приближении. Хотя, по-моему, он вообще на нас не смотрел.

— Джоди, не груби.

Когда он подошел еще ближе, она снова повторила, на этот раз громче:

— На что он, на фиг, уставился?

На этот раз он, должно быть, услышал, и я виновато улыбнулась ему, а он в смущении отвернулся.