сверкающий в воздухе, как пьяная комета, тоже бескрылый.

Для Алека Норриса это было уже слишком, и он начал торопливо рассуждать об автомобилях. А поскольку они занимали в жизни отца Смита весьма скромное место, так как в основном он ходил пешком и в местах, где автомобили не приветствовались, он снова затих.

Затем разговор прервался. Молодой Стрикленд с внезапным восклицанием обратился к Столлу. «Смотрите!» — воскликнул он.

С потолка или с цветов упал паук и побежал через стол. Дворецкий подошёл, поднял его и понёс в пальцах к окну. Маленький круглолицый священник рядом со мной рассеянно наблюдал за ним. Внезапно он вскочил.

— О нет! — закричал он. — Нет! — Его голос был жалобным, нервным, и в то же время испуганным.

Он подбежал к окну, открыл его, подобрал паука и опустил на клумбу.

— Что такое, в чём дело? — спросил Норрис. — Разве Столл не убил его?

Прежде, чем ответить, отец Смит выдержал паузу. За это время Столл покинул комнату и закрыл дверь. «Лучше бы убил, — простонал отец Смит. — Правда, лучше бы убил!»

Мы обменялись взглядами. Что он мог иметь в виду? Его нельзя было подозревать в ненависти к паукам или в чём-нибудь подобном. Он был слишком умеренным и доброжелательным, чтобы ненавидеть. Кроме того, если бежать через всю комнату его заставила ненависть к насекомому, почему он не раздавил его? Почему он так осторожно выпустил его в сад?

— А вы, оказывается, любитель природы, монсеньор Смит? Вы специально изучаете арахнид?

— Если вы имеете в виду пауков, — ответил тот, — то я знаю о них только два факта. И их знают все. Они убивают мух. И они висят на нитях.

Остальная часть еды прошла довольно напряжённо, поскольку этот по-детски невинный человек, казалось, имел талант высказывать самые шокирующие вещи.

Я уже начал праздно задаваться вопросом, в какое неожиданное место он попросит себя проводить после ужина, но всё равно был несказанно удивлён, когда он подошёл ко мне и попросил показать ему деревенскую церковь.

Конечно же, я попытался его образумить: «Вы думаете, — рискнул я его спросить, — что нам следует напрасно терять время на осмотр старого здания, в то время как перед нами стоит нерешённая проблема? Она всё ещё представляет такие трудности...»

— Но что же мы можем сделать лучше того, чем обратиться с нашими проблемами к церкви? — вежливо спросил он, и мы отправились.

На кладбище около церкви мы встретили викария. Он приветствовал меня своей быстрой беспокойной улыбкой, и я представил ему отца Смита. У этих двух, казалось, было много, о чём поговорить, и я согласился подождать, пока викарий показывал моему новому знакомому красоты старинного здания.

Я, должно быть, просидел на невысокой стене в бледном свете осеннего дня  минут десять, когда отец Смит в спешке вышел из здания, очевидно испытав небольшой стресс. Когда он прошёл вперёд, и его толстые ботинки быстро замелькали по дорожке, я заметил, что его одежда немного испачкана.

— Он назвал ее раковиной! — закричал он. — Нельзя терять ни минуты. Разве вы не понимаете значения того, что он назвал ее раковиной?

Я стал настолько привыкать к этому загадочному волнению, что не выказал удивления, но молча шагал рядом с запыхавшимся маленьким человеком к дому Терстона.

— Раковина, — бормотал он. — Это его точные слова.

Внезапно отец Смит остановился посреди дороги. «Как! — воскликнул он довольно громко, обратив ко мне стёкла своих очков, — конечно же, как! — И спустя мгновенье продолжил, — мы должны пойти в гимнастический зал».

— Гимнастический зал?

— Да, безотлагательно. Вы говорите, что один канат был найден?

— Да. Единственный канат.

— Один из канатов, — рассеянно поправил он меня.

— Их что, два? — спросил я, чувствуя себя Алисой в Стране Чудес.

— Боюсь, что так. Если бы был только один, было бы лучше. Это было бы намного лучше. Но я боюсь, что их два. И всё же, кто может сказать наверняка? Один канат способен образовать петлю.

Здание гимнастического зала было построено предшественником Терстона, энтузиастом физкультуры. Оно находилось около гаража и представляло собой длинное белое строение. Поскольку оно имело полностью современную архитектуру и не делало попытки подделываться под древний красный кирпич дома, то было расположено так, что не было видно даже из окон спален.

В настоящее время самим Терстоном или их друзьями зал не использовался. Среди нас культуристов не оказалось. Но, прогуливаясь тем путём однажды утром во время предыдущего посещения, я услышал внутри некоторое движение, и заглянул внутрь. Я увидел Феллоуса, шофёра, принявшего на параллельных брусьях такое положение,  которое по силам повторить было разве только акробату. Я спросил его тогда, используется ли гимнастический зал вообще, и он сказал, что доктор Терстон позволил группе местных бойскаутов собираться там несколько раз в неделю. Ему, Феллоусу, это не очень нравится, потому что мальчики создают много шума и, как было известно, затем бегают по территории.

Когда мы вошли внутрь в этот раз, было очень тихо и сумрачно, как обычно бывает в школах и церквях, когда в них никого нет. Не хватало толпы, которая просто обязана находиться в подобном месте.

Маленький отец Смит пристально поглядел вверх, как праздный мальчик-пастух разглядывает облака. Я тоже поглядел в этом направлении и увидел то, что приковало его внимание. В поперечной балке имелись два крюка из прочной стали, используемые для установки гимнастических снарядов, но с них не свисало никаких канатов.

— Вы совершенно правы, — сказал я. — Теперь я вспомнил. Было два каната. У человека, который построил это здание, как сказал мне Феллоус, они были установлены так, чтобы он мог лазать по ним наперегонки с друзьями. А теперь их нет.

Вдоль стены лежала лестница.

— Странное место для лестницы, — заметил я. Но отец Смит не собирался отвечать. Как я заключил впоследствии, он сразу понял, что лестница была оставлена здесь, чтобы человек мог снять канаты.

Именно священник был впереди, когда мы шли к дому и вверх по лестнице на третий этаж, с которым я становился слишком хорошо знакомым. Он суетливо вбежал в яблочную комнату и, едва сдвинув к плечу чёрную ткань, погрузил руку в бак с водой. Мгновение спустя второй канат, во всех отношениях подобный первому, был уложен рядом на полу.

Затем отец Смит уселся на деревянную скамью и в течение долгого, очень долгого времени ничего не говорил. Снаружи уже начало смеркаться, но в яблочной комнате всё ещё было достаточно светло, чтобы я мог видеть его круглые глаза, в которых застыло удивление, смешанное со страхом. Солнце опускалось, бросая красные и жёлтые отсветы,  напоминающие обширное сражение между двумя армиями на холмах Испании.

А затем отец Смит произнёс: «Вы никогда не задумывались, какие мерзкие вещи изобрели люди, чтобы убивать друг друга? А на что направили они уже имеющиеся дьявольские изобретения, такие как порох и газ? Но ни порох, ни газ, ни пистолет, ни яд не столь ужасны, как орудие, которое выбрал этот убийца».

— Я считал, что это было в высшей степени обычное орудие, —  осмелился я. — Нож.

— Вы говорите только об оружии. Я мыслил шире.

— Вы имеете в виду, что у него был сообщник?

— Я имею в виду, что у него их было семь.

— Семь! — я почти закричал от этого непонятного утверждения, так поразившего меня.

— Семь дьяволов, — произнёс он и стал печально раскачиваться из стороны в сторону.

— Но монсеньор Смит, — сказал я, — в чём отличие между оружием и орудием? Вы, конечно же, просто играете словами?