— Да, — сказал я. — Это вещь миссис Терстон.

— Bien.[15]  Подождите, — шепнул он и снова исчез в комнате.

Когда он вышел, то выглядел более спокойным.

— Что всё это значит? — спросил я.

— Это значит, что алмазный кулон, который принадлежал мёртвой леди, находится в чемодане мистера Дэвида Стрикленда.

— Но ведь это доказывает, что убийца — он? — быстро спросил я.

— Не надо так спешить, mоn ami,[16] — он подошёл ко мне и стряхнул пылинку с отворота моего жакета. — Это может быть доказательством как раз противоположного. Я говорю «может». А теперь — в спальню шофёра.

Места, выбранные для посещений этими замечательными сыщиками, уже перестали меня удивлять. Поэтому вновь, — хотя я устал и был голоден, — я поднялся на верхнюю площадку лестницы и указал Пико на дверь комнаты Феллоуса.

Я всегда восхищался этим маленьким человеком, и было увлекательно наблюдать его несколько нервный энтузиазм. Но я был действительно удивлён интересом, который он уже проявил к Феллоусу. Я не мог поверить, что у шофёра с таким открытым взглядом было за душой что-то такое, что следовало скрывать, разве что одна или две местные любовные интрижки. Но я слишком уважал Пико и его гений, чтобы позволить себе вставить какое-то своё замечание.

Он оставил дверь комнаты открытой, и я мог видеть, как он перескакивал с места на место среди простой и удобно расставленной мебели. Всё в комнате было очень опрятно, а одежда хозяина была свёрнута и убрана. В течение некоторого времени Пико, казалось, не находил, ничего, заслуживающего его внимания, пока на маленьком столике около кровати он не увидел копию «Дейли  телеграф». Сначала он небрежно посмотрел на неё, но затем, казалось, на глаза ему попалось что-то на первой полосе, и он стал очень тщательно просматривать газету.

Наконец, добравшись до последних страниц, он вскричал «Tiens!» и «Voila!»  и произвёл другие неанглийские звуки.

— Что это? — спросил я.

Он подошёл ко мне. «Видите?» — и он взволнованно указал на некоторые отметки карандашом в одной из рекламных колонок.

Я наклонился, чтобы исследовать их, и обнаружил, что они шли под заголовком «Лицензированные помещения, отели и рестораны на продажу». Я сдержался и не стал выражать удивления, но клянусь, ничего полезного из этого не вынес.

— Вот! — вскричал Пико, — вот оно — связующее звено. En avant![17]  Кусочек за кусочком. О, это совсем не тривиальное дело!

— Я рад, что вы так считаете, — сказал я, поскольку был разочарован скучающим тоном лорда Саймона, когда тот произносил «ещё одно дело о запертой комнате».

— Нет, нет. Ни в коем случае. Как там говорится у вас в Англии? Сюжет распухает, а? Этой газете три недели!

И он поспешил назад, чтобы положить её на место. Когда мы пошли вниз, я рискнул вновь спросить, имеется ли у него теория.

— Я бы не называл её теорией, — ответил он. — Всё ещё в темноте. Но смотришь — что это? Слабый свет! Постепенно он становится ярче. И вскоре папа Пико увидит всё. Всё! — добавил он, и я надеялся, что это правда.

Наконец мы пришли в спальню Мэри Терстон и обнаружили сержанта Бифа, сидящего в глубоком кресле у окна.

— А-а, добряк Бёф![18] — воскликнул Пико с галльским легкомыслием, которое я не в слишком одобрял в присутствии мёртвых. — На страже, а? Позвольте осмотреться?

— Можете осматриваться, — сказал сержант, — но ничего не трогайте, сэр.

— Bien. И чего же вы так терпеливо ждёте, сержант?

— Я? О, я просто жду ордера, чтобы действовать. Я составил отчёт.

Пико не смог сдержать улыбки. «Ждёте ордера, да? Это хорошо. Тогда вы знаете, кто виновен?»

— Конечно знаю. Это так же явно видно, как нос на вашем лице.

Пико повернулся ко мне: «Это ваше английское выражение? Он жаждет моей крови, правда?»

Настала очередь сержанта улыбнуться. «Что-то вроде того», — сказал он.

Пико понадобилось некоторое время, чтобы исследовать содержимое комнаты. И пока он это делал, я подумал, что его осмотр был проделан не потому, что он ожидал найти здесь какие-то улики, но потому что по своей природе он был человеком дотошным и не начинал строить теорию, пока не удостоверится, что не существует никаких противоречий.

— А теперь, мистер Таунсенд, сделайте одолжение? Спуститесь в гостиную, включите радио и возвращайтесь сюда.

Я повиноваться с большой неохотой, задаваясь вопросом, что подумают Терстон и остальные о звуках музыки в доме в такое время. Я поспешно объяснил всё Уильямсу, Норрису и Стрикленду, которые были в гостиной, и выполнил просьбу Пико.

— Спасибо, — сказал он, когда я возвратился. — Теперь свет стал чуть ярче.

Думая, что я понял значение его слов, я заметил: «Вы должны были убедиться, что мы слышали крики миссис Терстон, месье Пико».

— А вы их слышали? — медленно спросил он.

— Конечно, слышал.

И тогда он сказал нечто экстраординарное: «Не будьте слишком уверены, месье. Человеческое ухо — любопытный орган. Иногда он слышит то, чего невозможно услышать. А иногда не в состоянии услышать то, что должно».

После этой фразы, которую я посчитал частью преднамеренной мистификации, он быстро пошёл в направлении деревни, вероятно также в поисках ланча.

Гонг возвестил ланч, и, когда я достиг столовой, то был нисколько не удивлён, обнаружив, что к нам присоединился маленький человек, по консистенции напоминающий пудинг. Он был представлен нам как монсеньор Смит. Когда он внёс множество пакетов и повесил зелёный зонтик на спинку стула, то обвёл нас сияющими глазами и отказался от супа.

Казалось, всем было само собой понятно, что желательно избегать темы, которая занимала большую часть наших мыслей. Но, возможно, некое подсознательное возвращение к вчерашним сверхъестественным идеям заставило Сэма Уильямса заговорить о полётах вообще, процессе полёта, планировании и создании миниатюрных аэропланов.

— А что, ведь я действительно слышал, что какой-то американец оторвался от земли и полетел по воздуху с помощью крыльев, — сказал он, — но не разделил судьбу Икара.

Маленький священник посмотрел на него через массивные линзы очков. «Но есть очень много видов крыльев,—  пробормотал он, — есть крылья у самолётов и птиц. Есть ангельские крылья и, — он понизил голос, — есть дьявольские крылья». — Затем он положил в рот кусочек хлеба, который крошил.

Мы сразу же затихли. Моё знакомство со всеми  замечательными чертами этого человека, которые теперь уже стали общеизвестными, заставило меня пытаться найти в его словах нечто, имеющее отношение к нашей проблеме.

— Но можно летать и без крыльев, — продолжил он, — причём ужаснее, чем с крыльями. У дирижаблей нет никаких крыльев для подъёма. У пули нет никаких крыльев. Умело брошенный нож,