же навалились всем скопом, стало не до расслабления. Подскочив, я как обычно поморщился от резкой боли и замер, настороженно осматриваясь. Нет, я конечно же помнил где нахожусь, почему и как тут оказался, вот только осторожность еще никому не мешала.
Комната, как я и предполагал, была пуста, не считая меня, разумеется. На окнах развевались легкие летние занавесочки приятного желтого цвета, словно для контраста с мебелью. Вся обстановка целиком и полностью была старинной, причем выполнена в одном стиле, очень мне приглянувшемся. Мне вообще всегда нравилась мебель, которую делали люди, быть может потому, что они вкладывали в нее душу? В отличие от светлых, дроу не свойственно обожествление деревьев, а если еще учесть и наши условия проживания (то бишь горы), то становится ясным, что приоритеты совсем другие. Так, например, мой клан издревле считался наместником Бога горы — Тартуса, о чем все свое существование спорил с гномьими общинами, правда, зная нашу репутацию, старавшимися держаться подальше от поселений темных.
Кровать стояла ровно посередине, чуть ближе к противоположной от входа стене и была приукрашена огромным никчемным балдахином. Отойдя к окну, я расслабленно прислонился к холодной каменной стене и принялся осматриваться дальше. С левой стороны от входа стоял одинокий стул, странной изогнутой формы. Он был выполнен в виде кленового листа, причем каждая прожилка, словно живая проявлялась на теплого цвета древесине. С правой возвышался гигантский шкаф, полностью распространившийся в углу. Интересно, кому только нужен подобный монстр? Дальше по стене, немного не доходя до окна, притулился чуть скособоченный трухлявый стол, еле стоящий на тоненьких фигурных ножках, почему-то пяти. На столе почти ничего не было, кроме старой заляпанной чернильницы и нескольких чистых листов бумаги, что я проверил единственным брошенным в ту сторону взглядом.
Обернувшись в другую сторону, я снова чуть задержал глаза на привлекательном стуле, стоял бы он поближе, обязательно опробовал, и внимательно всмотрелся в висящую за кроватью картину, поскольку ничто больше не могло развлечь усталое сознание.
Рама была небольшой, что удивительно, учитывая все остальное, без всевозможных изысков принятых в оформлении. Самая обыкновенная древесина аккуратно порезана лентами и выложена по краям холста. Само же творение неизвестного автора, не оставившего потомкам подписи, меня почти не заинтересовало. В бытность ребенком, я часто посещал дворцовые галереи, их у нас, как ни странно, было три. В основной, самой богатой и посещаемой были представлены работы известных мастеров, достойные художники требовали достойных затрат, а потому, под их работы отводилось семь обширных залов.
Вторая галерея была семейной. Туда напротив не допускались посторонние, поскольку никому кроме потомков не интересны лики давно сгинувших предков. И третья — самая интересная на мой взгляд — стихийная. Картины здесь не были подобраны специально, не имелось тематического путеводителя и даже оформление у некоторых хромало на все конечности, но все же… не знаю почему, но именно в эту галерею я ходил чаще всего. Конечно, не все картины имели художественную ценность, зато стиль и качество имели точно. Наверное, меня туда тянуло еще и потому, что история попадания в дом почти каждого произведения мне была доподлинно известна.
К примеру, одна картина, написанная молоденькой девушкой, не имевшей даже зачатков профессионального образования, но оттого не менее прекрасно обращающейся с палитрой. Изображение жеребца приглянулось мне на центральной площади провинциального человеческого городка, название которого я выпустил из головы почти сразу, как его покинул, зато память о девушке, понуро сидевшей на буртике фонтана осталась на долгие года. Она тогда так обрадовалась, что кто-то прельстился ее «мазней», что отдала мне картинку почти бесплатно, сказав «на память». Да, именно память и сохраняется в веках. На полотне маслом изображен конь. Темной масти, он не имел особой стати, запоминающейся расцветки или выдающегося сложения. Нет, конь был самым обыкновенным, потрепанным жизнью, я бы сказал. Но что-то в его взгляде так и говорило о гордости, не сломленной воле и свободе. Вокруг бушевал ветер, клоня к самой земле верхушки деревьев, а он стоял, крепко привязанный к перевязи и единственное что позволил себе, это прижать к голове уши.
Еще одна картина попала к отцу через нескольких перекупщиков, потому автора определить так и не удалось, зато изображение цепляло душу. На холсте словно живые предстали горы. Пологие, покрытие зеленью с левой стороны и отвесные каменистые с правой. Между ними располагалось озеро. Тишь прозрачной воды не нарушал даже легкий ветерок, отчего отраженные в нем горы казались еще прекраснее. Или, может быть, так казалось оттого, что в отражении не было симметрии. Горы словно перемешались, стали более органичны и даже снежные вершины казались ближе и доступнее. В общем, в той галерее каждое полотно было со своей историей, что само по себе и привлекательно.
Вновь вернувшись в настоящее, я чуть более внимательно всмотрелся в холст перед собой. В нем и на второй раз не было ничего особенного. Напротив, теперь я отчетливо видел, что кое-где мазки некрасиво перекрывают друг друга, тень от одного из канделябров смещена под невозможным углом, а девушка, взятая за основу, не так стройна, как оказалось к окончанию работы. Фигура явно была доработана уже после высыхания изначального варианта, отчего и образовался контур, не слишком бросающийся в глаза, зато прекрасно видный при вглядывании. Но все же, что-то в манере письма было такое приятное, наивное даже, что общее впечатление скорее ладное.
От любования, меня отвлек легкий шорох шагов и тихий скрип открываемой двери. Повернувшись на звук, я с удивлением наблюдал за маленькой девочкой, проскальзывающей внутрь. Осмотрев комнату, ребенок чуть нахмурился и, наконец, заметил меня, стоящего за кроватью. На лице малышки лет пяти отразилось сначала удивление, потом нерешительность и лишь напоследок восторг, отчего личико медленно вспыхнуло, позволив заметить лишь секунду колебания. Помявшись на пороге, видимо ожидая моего приглашения, девочка все-таки решила быть смелее и, припрыгивая, двинулась ко мне. Почему-то начинать разговор посетительница не спешила, я же, как ни пытался, так и не смог выдавить ни слова. Нет, какие-то изменения с момента снятия уздечки точно произошли и я их явно чувствовал, вот только она, по всей видимости, так долго была частью меня, что и последствия не испарились моментально. Ладно, чего мне стоит подождать?
С легкой улыбкой, я обошел кровать и, приблизившись к ребенку, уселся на краешек ложа, чуть склоняясь к посетительнице.
— Привет, — выдавила она, — ты кто? — Я осторожно пожал плечами, стараясь не шевелиться слишком резко.
— Ты не будешь со мной разговаривать? — Девочка вновь сморщила носик, повернув голову чуть на бок и внимательно разглядывая мое лицо.
— Аааа! — Наконец выдала малышка. — Я поняла, ты не хочешь разговаривать потому, что мы не знакомы. Мама всегда говорит, что с незнакомыми разговаривать нельзя, вот! — Девочка протянула вперед руку, причем делая это по-мужски и веско добавила. — Меня зовут Корделия, только все почему-то сокращают до Делии. А тебя как?
Осторожно взяв руку малышки, я несколько секунд соображал что мне с ней делать, а потом склонился пониже и чмокнул, решив, что лишним не будет. Правда, это мое действие хоть и рассмешило посетительницу, явно не сняло вопрос с моим представлением. И вот тут я задумался сильнее, говорить точно не получится, в комнате больше никого нет, а обижать ребенка ах как не хочется! Что делать?
Ситуацию спасло появление в комнате незнакомой женщины. На вид ей можно было дать как тридцать, так и пятьдесят. Неопределенные черты лица, словно сама обладательница никак не может решить, смеяться ей или плакать, а может и вовсе равнодушно отвернуться. Полноватая, роста чуть выше моего локтя, ну, или на полголовы ниже своей хозяйки. Серое платье мешком свисало по бокам, только подчеркивая полное отсутствие талии, а как следствие, делая фигуру похожей на бревно, круглое и толстое. Жидкие волосы, удивительно красного цвета, собраны на затылке в низкий хвост, опускающийся чуть ниже лопаток. Темно карие глаза, смуглая кожа, широкие скулы и широкий, почти плоский нос, выдавали в ней островитянку. Судя же по тому, что ее соплеменникам покидать родовой остров не позволяла религия, сюда она попала не по своей воле, значит, является служанкой и, что удивительно, не рабой.
Да, рабство в нашем мире вполне официально, это как раз тот факт, который мне жутко не нравится. Хотя, быть может, я просто принимаю его слишком близко к сердцу, ведь сам являюсь чем-то похожим. С одной стороны, военнопленный, причем, судя по приложенным усилиям, очень ценный для Империи (или самого Императора?), с другой же, самый обыкновенный нелюдь, да еще и принадлежащий к расе объявленной вне закона… В общем, все равно что раб!
