вертишься: то готовить надо, то прибираться. А я как гостья какая! Не правильно. Давай теперь я буду заниматься домом, а ты наукой.
— Ну, смотри, как трогательно!.. Это тебя баба Лена научила поухаживать за мой? Заманчиво, заманчиво… А ты готовить умеешь?
Она радостно кивнула.
— Бульон куриный сделаешь? Мне сейчас ничего другого не хочется. Давай-ка, действительно, принимай хозяйство, а я всё же выйду в магазин: мне свои покупки сделать надо.
Вернулся я домой через час. В квартире пахло какой-то химией.
— Эй, ты что, отбеливатель пролила? — крикнул я с порога.
Она испуганно высунулась в коридор из кухни:
— Ничего не проливала. Я суп варю.
— Ну, и как оно?
— Всё готово! Садись обедать!
На кухне выяснилось, что химический запах шёл от куриного бульона. Петровна благоговейно подала мне тарелку с бурой жидкостью и встала рядом со мной, сложив ручки на животе. Я нерешительно поболтал ложкой в тарелке.
— А что это он такой… коричневый?..
— А это лук пригорел, не обращай внимания.
— А курица где?
— А я её в холодильник убрала. Поварила-поварила, потом вынула из кастрюли и убрала. Завтра можно будет ещё раз бульон из неё сварить.
— Ещё раз? Из той же самой?
— Ну да, я всегда так делаю! Мне одной курицы на месяц хватало! Неделю крылышки варю, неделю ножки… Ну, а тебе-то побольше надо, — вот я её и сделала всю целиком!
Она была так довольна собой, что я не решился её огорчать: съел до капли зловонное варево и даже похвалил его, но от добавки постарался увильнуть. До сих пор не могу понять, почему у этого бульона был такой запах: неужели она перепутала соль со стиральным порошком? Нет, этого быть не может. Конечно, роптать не приходится: лет пятьдесят Петровна готовила только для себя, а в одиночку кулинарные таланты не разовьёшь…
Ночью, — я уже спал, — она явилась. В белой какой-то коротенькой рубашке. Села на кровать.
— Ага, — сказал я, продирая с досадой глаза. — Вот и оно. Пожалуйста, встань и выйди вон.
— Почему? — спросила она кротко.
— Ну, как тебе объяснить?.. — начал я и понял, что, действительно, пускаться в долгие объяснения не стоит. — У меня есть другая женщина. Вот и всё. Я её люблю. А тебя — нет. Тебя люблю, как… — хотел сказать «дочь», но сдержался. — Как сестру. Понимаешь?
— Но я же тебе не сестра всё-таки, — сказала она, начиная неловко кокетничать: двумя пальчиками шагать по одеялу в мою сторону, прятать улыбку и всё такое прочее. Я заглянул ей в глаза. Я заглянул ей в глаза и никаких серьёзных намерений там не увидел. Впечатление было таково, что она просто выполняет данное кому-то обещание. Не кому-то, а бабе Лене. Выполняет обещание — и сама не знает, зачем ей это надо. Похоже, она совсем запуталась: ни любовь не идёт, ни музыка… Куда пойти, где приткнуться?
— Отстань, — сказал я устало. — Я же говорю: люблю другую, понимаешь? Отстань! Иди, спи спокойно.
— Не ври, нет у тебя никакой другой, — усмехнулась она не без злобы. — Томка? — так она Славикова и тебе её не видать, уж ты мне поверь.
— Поживём, увидим, — буркнул я.
— Ага… — она, видимо, здорово рассердилась, но старалась не подать вида. Досадно ей, дуре, было, что я заупрямился, но ведь она прекрасно понимала, какие чувства я к ней испытываю, прекрасно понимала, и в глубине души не очень-то хотела победы. Не знаю уж, какого там принца она себе намечтала за долгие девяносто лет одиночества, но я уж явно на этого принца не походил.
— Ага… Значит, другая… — пробормотала она с деловым видом. — Ну, ладно. Ладно. Лежи тут, жди другую!
Она встала, тихо прошлёпала босыми пятками по лакированному полу, а минут через десять я услышал, как хлопнула входная дверь. Я бросился к окну: вскоре Петровна вышла из подъезда и, широко размахивая руками, двинула через двор. Что-то в её походке говорило мне, что особенно волноваться не следует: погуляет и придёт, а напасть на неё никто не осмелится, — с этой голубой причёской её узнает всякий, и всякий вспомнит, что за её спиной стоит Славик Калинкин, который хоть и потерял прежний авторитет, но достаточно сил имеет, чтобы примерно наказать обидчика своей девушки. Я смотрел, как она двигалась — походкой несколько неуклюжей, но трогательной, как срывала на ходу сухие стручки акации и считала в них горошины, как ерошила ладонью синюю поросль на голове, — и вдруг почувствовал некий удар ниже пояса.
«А с какой стати, собственно?.. А почему я упрямлюсь? Она что — в самом деле моя дочь? Что за дурь у меня в башке, — и откуда?.. Тоже мне — боязнь инцеста!.. Внушил себе невесть что, а зачем, почему, — кто объяснит? Вот, дурак, вот дурак, — да может быть, ради этого всё и делалось, ради этого одного и была мне послана теория биорезонанса: чтобы я наконец-то обрёл свою половину! Да, вот таким вот замысловатым способом, — ну и что? Ведь она девочка-то, — хм… Да ничего, не хуже многих! И сам я не хуже многих! И почему это я должен жить бобылём, если у меня под боком есть такое… хм… милое… м-да, милое создание?»
25
Мысли эти, чувства эти налетели на моё сердце, на мою плоть внезапно, как отряд кочевников на спящую деревню, отряд татар, что летит с людоедским визгом, на стремительных, свирепых лошадях, копыта их согласно топочут, и голодные сабли в корявых руках всадников тихо посвистывают в голубом утреннем воздухе, — я был в секунду сметён, растоптан, порубан.
Я отскочил от окна, хотел тут же одеться и броситься вслед за Петровной, натянул брюки, потом раздумал, — где ж я её теперь найду? Тогда я принялся бродить из угла в угол, включил телевизор, выключил его, схватил какую-то книгу, долго пытался понять, что написано на случайно раскрытой странице — не понял ничего и вышвырнул книгу в окно, — до сих пор помню, как отчаянно взмахнула она корочками жёлтого переплёта, — потом поставил чайник, откопал в кухонном шкафу пачку «Гламура», который когда-то купил Петровне, совсем было собрался закурить, но в последний момент устыдился сугубо дамского вида сигареток и не стал, и выкинул пачку туда же, за окно.
Потом я решил сесть за компьютер и ещё раз прогнать некоторые не вполне ясные места моей теории. Всё-таки, как бы ни был я взволнован, а способность мыслить о главном никогда меня не покидала. Нет, господа мои! Мыслить я могу всегда, в самые, на ваш взгляд неподходящие моменты! Да, я сейчас не могу читать чужой текст, я буквы с трудом узнаю, но уж простите, теория биорезонанса сидит в моей башке как влитая, и никаким татарам внезапной страсти, её оттуда не вышибить. Я раскрыл файл с десятой главой трактата, главой под названием
