скорость такого порядка. Не волнуйтесь по поводу возможных столкновений. Мы не можем позволить себе волноваться. Направьте нас через самые плотные газ и пыль, которые найдете.

— Вы… восприняли это… довольно хладнокровно, — сказал Теландер.

— А что мне делать? Разрыдаться?

— Вот почему я счел, что вам тоже следует узнать новости первому, —сказал Будро. — Вы сможете передать их остальным.

Реймон разглядывал обоих мужчин. Момент затянулся.

— Я же не капитан, — напомнил он.

Улыбка Теландера была судорожной.

— В некоторых отношениях, констебль, вы — он.

Реймон отошел к ближайшей панели с приборами. Он стоял перед гоблинскими глазками ее огней с опущенной головой.

— Ладно, — пробормотал он. — Если вы в самом деле хотите, чтобы я взялся за это.

— Я думаю, у вас это получится лучше.

— Хорошо. На этот раз. Они хорошие люди. Сейчас моральный дух снова на высоте — теперь, когда они видят свои собственные достижения. Я думаю, они смогут понять — не только умом, но и эмоционально, — что для человека нет разницы между миллионом или миллиардом, или десятью миллиардами световых лет. Изгнание одинаково.

— Однако время, которое потребуется… — сказал Теландер.

— Да. — Реймон снова посмотрел на них. — Я не знаю, какую часть нашего жизненного срока мы можем посвятить этому путешествию. Не очень большую. Условия нашего существования слишком неестественны. Некоторые из нас адаптируются, но мне стало известно, что не все. Так что мы непременно должны понизить тау как только возможно, невзирая на опасности. Не только для того, чтобы сделать путешествие достаточно коротким, чтобы мы смогли его выдержать. Но ради психологической потребности идти до предела.

— То есть?

— Разве вы не видите? Это наш способ давать отпор вселенной. Vogue la galere. Идти на таран. Полный вперед и к черту торпеды. Я думаю, если мне удастся изложить дело людям в таких терминах, они соберутся с силами. По крайней мере, на некоторое время.

Курс, проложенный из Млечного Пути, не был прямым. Он делал небольшой зигзаг, всего в несколько световых столетий, чтобы пройти сквозь наиболее плотные из доступных туманностей и пыльных облаков. Все же прошло несколько дней корабельного времени, прежде чем «Леонора Кристина» оказалась на окраине спирального рукава, устремленная в почти беззвездную ночь.

Иоганн Фрайвальд принес Эмме Глассгольд часть оборудования, которую он сделал по ее заказу. Как и предлагалось, она объединила усилия с Норбертом Вильямсом для разработки детекторов жизни на большом расстоянии.

Механик обнаружил, что она топчется по лаборатории, что-то вертит в руках и бормочет себе под нос. Аппарат и стеклянная утварь были непонятными и сложными, запахи — резкой химической вонью, а фоном служило непрестанное бормотание и дрожь корабля, которые свидетельствовали, что он продвигается вперед. Глассгольд была похожа на новобрачную, которая стряпает мужу именинный пирог.

— Спасибо. — При виде того, что он принес, она просияла.

— Вы выглядите счастливой, — сказал Фрайвальд. — Отчего?

— Почему бы и нет?

Он резко взмахнул рукой.

— Из-за всего!

— Ну… разочарование по поводу скопления Девы, конечно. Но мы с Норбертом… — Она прервалась, покраснев. — У нас захватывающая проблема, настоящий вызов разуму, и Норберт уже выдвинул блестящее предположение. Она наклонила голову и посмотрела на Фрайвальда искоса. — Я никогда не видела вас в таком угнетенном состоянии духа. Что случилось с вашим жизнерадостным ницшеанством?

— Сегодня мы покидаем галактику, — сказал он. — Навсегда.

— Ну мы же знали…

— Да. Я знал — знаю — и то, что когда-нибудь умру, и Джейн тоже, что гораздо хуже. От этого не легче.

Могучий блондин неожиданно воскликнул умоляюще:

— Вы верите, что мы когда-нибудь остановимся?

— Не знаю, — ответила Глассгольд. Она встала на цыпочки, чтобы потрепать его по плечу. — Я нелегко восприняла нашу ситуацию. Но мне это удалось, благодаря милосердию Господню. Теперь я готова принять все, что выпадет на нашу долю, и почувствовать, что большая часть этого есть благо. Вы наверняка можете сделать то же самое, Иоганн.

— Я стараюсь, — сказал он. — Там снаружи так темно. Я никогда не думал, что я, взрослый человек, снова буду бояться темноты.

Грандиозный водоворот звезд сжимался и бледнел позади. Другой начал медленно вырастать впереди. В видеоскопе он выглядел как красивая, усыпанная драгоценностями кисея. Позади него и вокруг виднелись еще крошечные светящиеся полоски и точки. Несмотря на эйнштейновское сокращение пространства при скорости «Леоноры Кристины», они казались далекими и одинокими.

Скорость корабля продолжала возрастать: не так быстро, как в оставленных позади областях — здесь концентрация газа составляла, возможно, стотысячную часть той, что около Солнца — но достаточно, чтобы доставить корабль к другой галактике за несколько недель корабельного времени. Точных наблюдений провести было нельзя без радикального усовершенствования астрономической технологии — задача, в которую Нильсон и его команда бросились с энтузиазмом спасающихся бегством.

Тестируя фотоконвертер, Нильсон сделал открытие. Здесь, в промежутке между галактиками, существовало несколько звезд. Он не знал, почему они отправились дрейфовать из родных галактик неисчислимые миллиарды лет назад. Или, быть может, они изначально сформировались в этих глубинах каким-то непостижимым образом. Благодаря невероятной случайности корабль прошел так близко от одной из этих звезд, что Нильсон различил ее — то был тусклый, древний красный карлик — и решил, что она должна иметь планеты, судя по беглому взгляду, который бросил на звезду его прибор, прежде чем она была поглощена расстоянием.

Это была жуткая мысль: темные, ледяные миры, многократно старше Земли, возможно, на одном или двух существовала жизнь. Когда он поведал о них Линдгрен, она посоветовала больше никому не рассказывать об этом.

Спустя несколько дней, возвращаясь после работы, он открыл дверь в их каюту и обнаружил, что Линдгрен там. Она его не заметила. Она сидела на кровати, отвернувшись, устремив взгляд на фотографию своей семьи. Свет был приглушен, отчего ее кожа казалась смуглее, а волосы снежно-белыми. Она бренчала на лютне и пела… сама для себя? Это не была одна из веселых мелодий ее любимого Беллмана. Она пела на датском языке. Мгновением позже Нильсон узнал стихи «Песни Гурре» Якобсена и музыку Шонберга.