выпадут у него из памяти и этот разговор, и эта встреча. Штука в том, что Коль - не Джесс. Де ла Хей не из тех, кто строит планы, терпеливо ждет, просчитывает шансы; он живет мгновением, живет насыщенно. И его не изменить. Локомотив громыхал, кривошипы вращались, ползуны скользили взад-вперед, медь блестела и звенела на ветру. Джесс привстал и потряс головой. Теперь лампа горела ровно, тонкий столбик огня стоял прямо, только кончик слегка подрагивал. За окном выл ветер, принося бой церковных часов. Он прислушался и сосчитал. Двенадцать ударов. Нахмурился. Поспал, насмотрелся снов, и думалось, что уже рассвет. А долгая безрадостная ночь, выходит, только начинается. Джесс прилег со стоном, все еще хмельной, но сна не было ни в одном глазу, напротив ощущалась диковинная бодрость. Пиво не пошло впрок, только накликало кошмары. И, глядишь, новые поджидают. Джесс принялся лениво перебирать в памяти сказанное де ла Хе-ем. Фраза насчет женщины. Бредни в духе Коля. Может, ему это - раз плюнуть, а для Джесса была и есть на свете только одна девушка. Но до нее как до неба. Круговорот мыслей вдруг остановился, словно их тормознули на полном ходу. Ну-ну-ну, сказал он себе раздраженно, забудь, проехали. И без того у тебя хлопот полон рот, выкинь из головы… Но какая-то часть сознания мятежно противилась: листала гроссбух памяти, что-то прибавляла, что-то вычитала, подбивала баланс… Он ругнулся, проклиная де ла Хея. Вскользь произнесенное слово прочно поселится в голове. Будет преследовать неделями, а то и годами. Джесс дал себе волю и размечтался. Знает она все о нем, это уж точно; у баб на это чутье. Он выдавал себя сто, тысячу раз; ну, всякие там пустяки - взгляд, жест, слово, и все яснее ясного. А несколько лет назад он ее поцеловал. Один только раз; оттого, наверно, воспоминание об этом было таким острым, таким отчетливым, так легко оживало в памяти. Это вышло почти случайно; был канун Нового года, ярко освещенная пивная гудела от голосов там встречали праздник десятка два, а то больше местных жителей. Те же часы на церкви, удары которых он только что считал, отбили полночь, по всей деревне были распахнуты двери, повсюду ели сладкие пироги и пили вино, весело перекрикивались в темноте, целовались; и она, поставив поднос, который держала в руках, взглянула на него и сказала: - Негоже быть в стороне, Джесс. Давай-ка и мы… Ему запомнилось, как бешено заколотилось сердце - так внутри локомотива все приходит в лихорадочное движение, когда водитель впускает сжатый пар. Он видел, как она подняла лицо в его сторону, как раскрылись ее губы; потом она с силой прильнула к его губам, пустив в дело язык, чуть слышно томно застонала. Джесс никак не мог решить, получился ли этот звук машинально, как мурлыканье кота, когда его гладишь. Он и не заметил, как она направила его руку к своей груди; та раскаленным углем уместилась точно ему в ладонь. Тогда он подхватил ее под спину, приподнял, она задохнулась и высвободилась из его объятий. - Уф-ф, - сказала Маргарет. - А ты умеешь, Джесс. О-о… умеешь! Она пригладила волосы и опять стала насмешничать; но все прошлые и будущие грезы сошлись в этой точке замерзания Времени. Ему вспоминалось, с какой неутомимостью он подбрасывал уголь в топку локомотива на обратном пути, как ликующе пел ветер, как весело тарахтели колеса, и все вокруг сияло, словно россыпь бриллиантов. Грезы накатили снова; он увидел Маргарет в несчетных сладчайших мгновениях - она гладит его, ласкает, она раздевается, она смеется. Ни с того ни с сего пришла на память свадьба брата - начало злополучного брака Михея с девицей из Стурминстер-Ньютона. Локомотивы отдраены до самых крыш, украшены лентами и флагами, каждая доска их приземистых прицепов-платформ вымыта и сияет белизной; вороха конфетти, словно разноцветный снег; хохочущий священник со стаканом вина; престарелый Илай - вокруг шеи неправдоподобно белый воротничок, вихры каким-то чудом прилизаны - с блаженной улыбкой на красной физиономии стоит на площадке машиниста и размахивает квартой пива. Потом, тоже неожиданно, эта картина сменилась другой: теперь Илая - в воскресном костюме, волосы напомажены, в руке оловянная кружка - вихрь уволакивал в черную пасть бури. - Отец! Джесс вскочил. Его шатало. Комнатка была погружена во мрак, по стенам метались густые тени - свеча оплыла. Снаружи часы пробили половину первого. Он присел на край постели и застыл, уронив голову на руки. А ему ни свадьбы, ни веселья. Завтра изволь вернуться в темный, все еще объятый трауром дом; берись доделывать недоделанное отцом, впрягайся в наследственный воз и тащи лямку по сыздавна известному кругу, по нудному замкнутому кругу… В непроглядной тьме образ Маргарет плясал одинокой искоркой надежды. Джесс пришел в ужас от того, что затевало его тело. Ноги вывели его на деревянную лестницу, нашарили первую ступеньку, вторую… Во дворе в лицо ударил холодный ветер. Он пытался урезонить самого себя, но куда там - ноги жили сами по себе. Его пронзила внезапная радость. Не век же терпеть испорченный зуб, надо бежать к цирюльнику, чтобы бесконечную ноющую боль излечить ценой боли большей, но минутной, и обрести блаженный покой. А терпел он достаточно; все, баста, оттерпелся. Сейчас, не откладывая. Про себя Джесс приговаривал: десять лет мечтаний, когда ты ждал, умалив себя до бессловесной твари, - разве от этого можно отмахнуться? Но собственно, чего ты ждал? Что она сама прибежит с мольбами и бросится тебе в ноги - бери меня? Женщины не так устроены, у них есть своя гордость… Он мучительно припоминал, в какой день и час разверзлась непреодолимая пропасть между ним и Маргарет. И отвечал себе: да никогда; ни словом, ни делом она его не отталкивала… Он попросту не дал ей случая выказать свои чувства - почем знать, может, и она томилась все эти нескончаемые годы? Ждала, когда он спросит… Это не может не быть правдой. В нем росла уверенность, что это правда. Выписывая вензеля по улице, он вдруг запел. От двери отделился стражник, словно сгусток мрака, вооруженный куцей алебардой. - С вами все в порядке, сэр? Голос, донесшийся будто из дальней дали, приковал Джесса к месту. Он поперхнулся, закивал и заулыбался. - Угу, угу, все отлично. - Большим пальцем он показал себе за спину: Привез… это вот… поезд. Стрэндж. Из Дурноварии. Стражник заковылял обратно. Казалось, вся его фигура с ясностью говорила: ох уж эти оборванцы! Вслух он бросил: - Вы бы, сэр, убирались подобру поздорову, чтоб не попасть в кутузку. Нет охоты возиться с вами. Или не знаете, что уж давно за полночь? - Ухожу, господин офицер, - сказал Джесс.- Уже ухожу… Пройдя десяток шагов, он обернулся: - Господин офицер, а вы… ж-ж-женаты? В ответ донеслось суровое: 'Проваливайте, сэр.' И владелец голоса растворился в темноте. Городишко спал. Иней поблескивал на крышах, лужи на дорогах задубели-замерзли, ставни всюду наглухо закрыты. Где-то ухала сова, а может, это дадеко-далеко пыхтел локомотив… В 'Морской деве' была тишина, огни погашены. Джесс постучал дверным молотком. Нет ответа. Он постучал сильнее. В доме напротив мелькнул свет. У него сперло дыхание. Глупость сморозил, откроет не она. Кончится тем, что позовут стражников… Но она должна догадаться, кто стучит, должна, у женщин есть чутье. Объятый ужасом, он громче заколотил в дверь. - Маргарет!.. Желтый проблеск света; дверь распахнулась так внезапно, что он растянулся на земле. Тяжело дыша, встал, потирая глаза. Перед ним стояла Маргарет - волосы взъерошены, рукой придерживает плед, наброшенный на плечи. Она подняла лампу повыше и ахнула: - Ты?!. - Потом захлопнула с глухим стуком дверь, заложила засов, повернулась к нему и произнесла негромко, но сердито: - Ты хоть соображаешь, что делаешь? - Я… - попятившись, выдавил он, - я… Тут он заметил, что выражение ее лица изменилось. - Джесс, тебя не побили? Что случилось? - Я… извини. Мне надо было повидаться с тобой, Маргарет. Лопнуло мое терпение… - Тихо! - прошептала она. - Отца разбудишь, если уже не разбудил. О чем ты толкуешь? Джесс оперся о стену, чтобы поменьше кружилась голова. - Пять тысяч, - сказал он громким шепотом. - Это же ничто, Маргарет. Теперь это ничто. Маргарет, я… это… богат, слава Богу. Теперь это не играет роли. - Что? - На дорогах, - лепетал он, - буксировщики болтают. Они говорят, ты хочешь пять тысяч… Маргарет, я и десять достать могу… На ее лице забрезжило понимание. И, видит Бог, она рассмеялась. - Джесс Стрэндж, - произнесла она, покачивая головой, - к чему ты клонишь? И он выложил все до конца. Само сказалось: - Я люблю тебя, Маргарет. И, думаю, всегда любил. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Улыбка сбежала с ее лица. Маргарет замерла и полуприкрыла глаза, будто на нее навалилась внезапная усталость. Затем шагнула вперед, взяла его за руку и сказала: - Пошли. Только ненадолго. Заходи и садись. В темном зале пивной догорал камин. Она села поближе к огню, свернулась кошечкой и уставилась на него - в темноте ее глаза казались особенно большими. Джесс заговорил. Он высказал все - прежде и вообразить не мог, что способен произнести такое вслух. Рассказал, как тосковал по ней, как надеялся - зная, что надежды нет; как ждал столько лет, что уже позабыл то время, когда ее еще не было в его душе. Она слушала, не двигаясь, не выпуская его пальцев, поглаживая его ладонь своей ладонью, задумчивая, озадаченная. Он живописал, как она будет хозяйкой в его доме, своя роща, свой вишневый сад, террасы, усаженные розами, слуги, свой счет в банке; и, разумеется, Маргарет Стрэндж, его жена, трудиться не будет. Джесс умолк, и наступила тишина, которая тянулась и тянулась, пока тиканье больших настенных часов не превратилось в гром. Маргарет запустила ступню в теплый пепел и шевелила пальцами ее щиколотку. - Я люблю тебя, Маргарет. Действительно люблю… Она была все так же спокойна, устремив затуманенный взор в никуда. Плед сполз с ее плеч; ему была видна ее грудь - соски проступали сквозь тонкий материал ночной рубашки. Маргарет нахмурила брови, поджала губы и перевела взгляд на него. - Джесс, - сказала она, - обещай, что ты кое-что