— Джина…
Голос Ланзо звучал где-то вдалеке. Джина попыталась открыть глаза. Веки закрывались, словно их склеили, но наконец, она распахнула ресницы и увидела его напряженное лицо.
— Ребенок!
— Девочка. У тебя дочь, Джина.
Она облизала пересохшие губы:
— Она в порядке?
Он молчал, и ее сердце перестало биться.
— Ланзо? — В ее голосе звучал страх.
— Она в порядке, — поспешил он ее заверить, — но она маленькая, крошечная.
Невероятно крошечная. Вид маленького человечка, которого медсестра унесла в специальное отделение, врезался в его память.
— Она в инкубаторе. — Он снова помолчал и осторожно добавил: — Она на вентиляторе, который помогает ей дышать, потому что ее легкие не полностью сформировались.
Радость Джины сменилась страхом.
— Я хочу ее увидеть.
— Скоро увидишь,
Через час Ланзо привез каталку Джины в детское отделение.
— Почему так много проводов? — дрожащим голосом спросила она, смахивая слезы.
Момент, когда она впервые увидела свою дочку, был переполнен эмоциями. Ее захлестнула огромная волна любви, и трясущейся рукой Джина прикоснулась к пластиковой стенке инкубатора. Она так хотела взять ее на руки, но, как и предупреждал Ланзо, девочка была очень маленькой. Она, казалось, утонула в пеленке, в которую была завернута.
— Ты здесь, мой ангел, — прошептала Джина, глядя на хрупкое тело и черные волосы своей дочери. — Ты мое маленькое чудо, и я знаю, ты справишься.
Ланзо не мог заставить себя посмотреть на ребенка в инкубаторе. Когда он первый раз ее увидел, он подумал, что у этого маленького создания мало шансов на выживание. Он, молча, стоял позади Джины, отчаянно желая защитить ее от боли потери, которая, как ему казалось, была неизбежна.
— Постарайся не слишком привязываться,
Джина повернула голову и посмотрела на него пустыми глазами. Она не могла понять его слов. Но постепенно осознание пришло к ней, неся с собой целую гамму эмоций, самой сильной из которых оказалась ярость.
— Не привязываться? Это мой ребенок, часть меня и тебя, только тебе не хватает смелости стать отцом! Ты думаешь, что если я не люблю ее, то мне легче будет пережить, если… она не выкарабкается? Ты это хочешь сказать, Ланзо? Я знаю, твоя невеста погибла вместе с твоими родителями, и я представляю, как ты тогда себя чувствовал, но ты не можешь отрезать свои чувства, как раковую опухоль, и выбросить на помойку. — Она вздохнула. — Ты трус. Можешь вести себя как сорвиголова, заниматься опасным спортом вроде прыжков с парашютом и гонок и не бояться за свою жизнь. Но настоящая опасность — это почувствовать что-то, и к ней ты не готов. Твой ребенок борется за жизнь, а ты отказываешься что-то чувствовать к нему, потому что не хочешь испытывать боль от возможной потери.
Ланзо посмотрел на нее и собрался ответить, но медсестра раскрыла шторы, которые давали им немного уединения, и сообщила, что везет Джину назад в палату.
— Уверена, вам нужно обезболивающее после операции, — сказала она и сочувственно улыбнулась. — А потом я помогу вам сцедить молоко, чтобы покормить ребенка через трубочку, пока она не окрепла, чтобы кушать самостоятельно.
— Я не хочу оставлять ее, — проговорила Джина. Она собиралась игнорировать боль от швов и остаться рядом с дочерью.
— Вам нужно отдыхать, — твердо возразила медсестра. — И ее папа здесь с ней.
— Он уже уходит, — холодно сказала Джина и не обернулась, когда медсестра увезла ее из детского отделения.
Глава 10
Ланзо пригладил волосы рукой и заметил, что она трясется. Слова Джины заставили его многое признать. Он не мог отрицать ни одно из ее обвинений. Трус? Да. Она имела полное право так его называть, когда он поворачивался к ней спиной всю ее беременность и настаивал, что не хочет быть отцом их ребенку.
Он медленно повернулся к инкубатору, и его сердце быстро забилось, когда он заметил, что его дочь смотрит на него голубыми глазами, такими же как у ее матери. Он сделал шаг вперед и стал изучать ее личико.
— Можете к ней прикоснуться, — сказала вошедшая медсестра. — Просуньте руку в окошко инкубатора… вот так.
Она была такой маленькой, что легко уместилась бы на его ладони. Ее кожа казалась почти прозрачной. Но она была мягкой и теплой, и ее грудь почти незаметно поднималась и опускалась при каждом вдохе и выдохе.
Неописуемое чувство охватило Ланзо, когда она обхватила его палец рукой и посмотрела на него.
В горле все горело, словно он проглотил кислоту, и губы были солеными.
— Вот.
Медсестра улыбнулась ему и протянула платок.
Он не мог остановить слезы, бегущие по его щекам, и он тер глаза платком, как в детстве, когда разбивал колени и бежал к маме за сочувствием.
Джина назвала этого ребенка своим чудом, но она была и его чудом, крошечным чудом, которое разморозило лед в его сердце. У него не было выбора любить ее или нет, ведь любовь наполняла каждую клеточку его тела, и он понимал, что готов отдать свою жизнь ради этого ребенка.
— Какие у нее шансы? — спросил Ланзо у медсестры. — Как думаете, она будет в порядке?
Та кивнула:
— Я в этом уверена. Она борец. Я много лет работаю с недоношенными детьми, и я вижу, что эта малышка очень сильная.
— Это у нее от мамы, — прошептал Ланзо.
Джина сдерживала свои эмоции, пока не оказалась снова в своей палате, где она послушно проглотила обезболивающее. Но как только она осталась одна, слезы снова полились из ее глаз, и она уткнулась лицом в подушку, стараясь заглушить свои рыдания.
Наконец истерика прошла, оставив ей только головную боль и икоту. За свою жизнь она выучила, что слезы никогда не решают проблемы, поэтому высморкалась и откинулась на подушки, морщась от боли. Она должна поспать и набраться сил, чтобы заботиться о ребенке: теперь они остались вдвоем. Она всегда знала, что станет матерью-одиночкой, и ради дочери она должна перестать жалеть себя.
Она проснулась под вечер и ужаснулась, что проспала так долго. Из-за кесарева сечения ей казалось, что ее переехал грузовик, и она обрадовалась, когда медсестра сказала, что еще слишком рано ходить, и отвезла ее в детское отделение.
Она не ожидала увидеть там Ланзо, сидящего возле инкубатора. Он не отрываясь смотрел на ребенка. Он по-прежнему был одет в джинсы и черный джемпер, которые были на нем двенадцать часов назад, и у Джины возникло странное подозрение, что он провел здесь все время, пока она спала. Он оглянулся, когда медсестра остановила кресло-каталку возле инкубатора, но Джина не смогла прочитать выражение его глаз. Она прикусила губу, не зная, что сказать. Он разделял ее неловкость, поэтому опустил глаза и заметил книгу детских имен, которую она принесла с собой.
