вошедший, чуть ли не ворвавшийся Зубатов, неожиданно скоро вернувшийся из столицы на неприметную чухонскую дачку, где поселены были потомки, явно был не в духе. С видимым остервенением стал он сдирать с себя прорезиненный макинтош, ходя взад-вперед по поскрипывающим половицам и оставляя на них следы забрызганных мокрой грязью сапог.
– Чем это вы занялись? – коротко дернул он головой в сторону закинутого зеленым шерстяным пледом стола.
Шилов начал неспешно собирать рассыпанные по пледу четыре колоды карт, не торопясь с ответом, Алексей же поспешил сказать, и легкость его ответа показалась Зубатову чуть ли не издевкою:
– Да вот, косынку гоняем. Конечно, плохо без мышки, но на улице все равно дождь, скучно…
– Без мышки? – макинтош был отброшен в кресло, гнев из Сергея Васильевича уже просто выплескивался. – Будут сейчас и мышки, и кошки… Где все?
Шилов отложил карты в сторону и стал докладывать:
– Игорь в саду упражняется из револьвера…
– В контру рубится… – чуть слышно добавил Алексей, не скрывая иронии и, видимо, не понимая, как трудны для Зубатова эти две недели в Петербурге.
– Девушки наверху с Надеждой Васильевной просматривают модные журналы, – Шилов не обратил никакого внимания на брошенную реплику. – Она все еще намерена уговорить их одеваться более благопристойно…
– К чертовой матери благопристойность! Где Петров?
– За Николаем с утра была прислана машина из Царского, против такого приглашения, – последовала значительная пауза, – я возражать никак не мог и поездку разрешил.
– Просто замечательно, просто замечательно… – Зубатов грузно сел на стул и глубоко вздохнул.
– Что случилось, Сергей Васильевич?
– Много что случилось. Леонид Алексеевич Ратаев рассказал мне чудесные новости – германское посольство сообщило в Берлин о появлении у нас выдающегося источника информации о политических и военных делах. Причем не просто «у нас» – прямо указано, что источник мой, что к этому причастен Великий князь Сергей Александрович, и даже точная дата прибытия источника в столицу указана. А «источник» – это вы, господа, – он указал пальцем на Нечипоренко.
– Однако, Сергей Васильевич, – Шилов вновь взял карты и начал мерно тасовать колоду, – каков подлинный размер сведений, известных Берлину?
– Боюсь, что очень большой. Им известно даже то, что источник представляет собою группу из шести молодых людей. Кроме этого, Леонид Алексеевич получил достоверные сведения о необычайном оживлении в посольствах британском и французском. Следовательно, через самое непродолжительное время сведения из будущего станут известны в Лондоне и Париже.
– Что знают двое – то знает и свинья.
– Вот именно, – Зубатов был мрачен.
– А что же теперь будет? – Алексей Нечипоренко даже побледнел. – А почему вы их всех не арестуете?
– Кого? – тяжелый вздох был ему ответом. – Алексей, помилуйте, как можно арестовать иностранное посольство?
– Ну не арестовать, так отправить обратно. У нас так часто делают.
– А заодно, для верности, отправить в фатерлянд несколько тысяч петербургских немцев. – Зубатов покивал головой. – А Витте – в Минусинск, да?
– А кто такой Витте?
– Ох-хо-хонюшки… Витте – это министр финансов. Впрочем, гораздо важнее то, что сегодня меня пригласила к себе Ее Величество…
– Александра?
– Нет, к счастью – Мария Федоровна. Перед нею я всегда склоняю голову, а вот Александра Федоровна меня на дух не переносит, особенно в последние дни… Так вот, Мария Федоровна была обеспокоена недавней продолжительной беседой своей невестки с германским посланником, князем Радолиным, вроде бы с очередными поздравлениями по поводу рождения дочери. Леонид Алексеевич не отбрасывает мысль, что с Радолиным также мог связаться и Витте, подобно тому, как он уже встречался с Чирским два года назад, стремясь повлиять на дело с Киао-Чао, но я надеюсь, что Витте сейчас больше занимает банкротство Мамонтова.
– Ки… чего? – сбитый с толку Алексей перебил Сергея Васильевича.
– Киао-Чао. Два года назад Германия заняла в Китае эту область, и мы, пользуясь этим, тоже обзавелись хорошей базой в Китае. Витте же выступал против этого и, воздействуя через германское посольство, пытался изменить нашу политику в отношении приобретений в Китае. Впрочем, это уже дело прошлое, а вот что касается Николая… Не слишком ли часто его стали звать в Царское Село? Чем он там занят?
– В гараже лазит, на байке гоняет перед царем. Понтуется, в общем.
– Что делает?
– Ну, выделывается на мотоцикле каком-то. Ему там то ли трайк, то ли квадру пообещали.
– Что???
– Ну да, вчера как раз сказал, типа царица обещала трайк подогнать, немецкий… Ой. Так это Колька шпион, что ли?
– Свой среди чужих, чужой среди своих, – меланхолично заметил Шилов.
– Нет, Алексей, ваш приятель, скорее всего, просто несдержан на язык. Понимаете?
– Так, а делать что теперь? Это значит, Кольку теперь посадят?
– Не волнуйтесь, все будет в порядке. Зная, что шила в мешке не утаишь, Мария Федоровна предложила явить вас миру.
– Это что, опять всем мобилы показывать?
– Нет, Мария Федоровна справедливо полагает, что Маркони, Эдисона, Бэлля и Сименса будет достаточно. Думаю, их ожидает неплохой сюрприз…
Дмитрий Сергеевич Сипягин сюрпризов не любил. Если говорить точнее – он не любил сюрпризов, происходивших без его ведома и не для его пользы. Так ведь недолго дождаться и почетной оставки, и какой-то проныра займет его место в кабинете. А разве для того он столько лет работал, поднявшись еще совсем в молодые годы – какие-то там сорок один – до места товарища министра внутренних дел? И ведь не лестью, не интригами, а исключительно тем, что государь уверился в его исполнительности и решительности по наведению порядка. Четыре года тому назад, когда Иван Николаевич Дурново покинул кабинет министра внутренних дел, чтобы при поддержке императрицы Марии Федоровны и обер-прокурора обосноваться в кабинете премьер-министра, Дмитрий Сергеевич полагал себя достойным претендентом на кресло министра, семьдесят пять тысяч жалования и пятьдесят тысяч на представительство, однако же государь счел нужным вручить ему бразды правления в собственной Его Величества канцелярии по принятию прошений. Что ж, всякий пост, определенный государем, заслуживает того, чтобы все дела исполнялись с наибольшим тщанием и, главное, с наибольшим охранением того святоотеческого духа, которым сильна власть в России: отеческое управление государя есть лучшее из всего, а подданные его, яко дети, которых можно и должно отечески увещевать, неслухам же вольно изведать розог.
Тем более Дмитрий Сергеевич считал это верным и единственно правильным в настоящее время, когда корабль государства стал несколько сбиваться с курса, с опасным уклоном в сторону либеральщины. Хуже того было видеть, как министры, вместо того чтобы преданно и безукоснительно выполнять волю государя, крутят штурвал всяк в свою сторону. Сипягин вступил в управление канцелярией на Мариинской площади, будучи твердо уверенным в своей правоте, именно поэтому была им составлена всеверноподданнейшая записка, в которой излагал он свой замысел по приведению государства в стройный порядок: установить в виде общего обязательного правила, чтобы министры все свои принципиальные меры и имеющие политический характер законодательные предположения ранее испрошения царского согласия на их осуществление передавали в канцелярию по принятию прошений, с тем чтобы он, Дмитрий Сергеевич, как главноуправляющий канцелярией, докладывал их государю, отделяя зерна от плевел.
