быстрых конях и джурами в тяжелой броне в ближайшие улусы и возвращался запыленный и довольный. Они с Юсуфом явно что-то замышляли, но от женщин все держали в тайне, ибо еще пращурами их было подмечено, что язык женщин слишком длинен и вовсе не имеет костей.
Все же Таира нашла момент, когда воспользоваться советом воспитательницы.
Однажды, когда она точно знала, что Ильхам никуда не уехал, она прошла в мужскую половину дома и подошла к его покоям. Джуры у дверей почтительно расступились, и она вошла. Ильхам полулежал на подушках, прикрыв глаза, и тихо постанывал. Одна из наложниц, устроившись в его ногах, щекотала ему пятки длинным пушистым пером, другая, с голой грудью и в одних прозрачных шальварах, совершенно не скрывающих ее округлых ягодиц и темного треугольника вместилища, стояла на коленях возле Ильхама, уткнувшись лицом в низ его живота. Голова ее с распущенными волосами быстро поднималась и опускалась, словно в такт словам какой-то длинной молитвы. Время от времени Ильхам открывал глаза, приподнимался на локтях, смотрел на нее, сладострастно ухмыляясь, и снова откидывался на подушки.
Таира подошла ближе и увидела, что плоть Ильхама почти вся сокрыта у наложницы во рту. Та, краем глаза заметив ханбике, испуганно подняла голову.
— Продолжай, — властно приказал Ильхам и открыл глаза. — А ты что тут делаешь? — воскликнул он, увидев Таиру, и его лицо исказилось гримасой неудовольствия. — Ступай к себе!
Круто развернувшись, Таира вышла из его покоев. Лицо ее было бесстрастно. Что ж, если ему не хватает ее ласк, он вправе воспользоваться услугами наложниц. Для этого их и держат. Таковы мужчины. Права старая Айха: им мало одной женщины, так уж они устроены.
Она прошла на женскую половину, и только тут краска стыда и негодования залила ее лицо. Конечно, мужчины повелители женщин, созданных для их ублажения. Так было во все времена. И все же есть в этом нечто, вызвавшее у нее сомнение. Почему так устроено? Справедливо ли это? Надо ли с этим смиряться?
Ответов не находилось…
А неделя шла за неделей, ночи были похожи одна на другую, как сестры-близнецы; Таира безропотно и бездумно исполняла приказания мужа, ублажая его наученной лаской, после чего оба почти тотчас засыпали.
А через месяц с небольшим повел сардар Хамид собранные им полки на Казань, дабы вернуть Ильхаму державный престол. К тому времени и в Казани было неспокойно: лазутчики сеида доносили, что родовитые почти все склонны принять сторону Ильхама, ибо раздражение против юного хана Мохаммеда- Эмина, все время заглядывающего в рот урусам, крайне велико в городе.
Особенно ненавистен был бекам и мурзам русский князь Данила Холмский, приставленный к молодому хану великим князем московским Иваном
Конечно, коли заставит нужда, то и свинью назовешь шурином, однако в сем настырном князе у казанских вельмож никакой нужды не было. Не раз подходили советники-карачи к Мохаммеду-Эмину с просьбой выслать из Казани ненавистного князя, увещевали, пугали даже:
— Бек неверных в столице все равно что лазутчик в полковом стане. Беда от этого может случиться большая, так и державы можно лишиться, глазом не успеешь моргнуть!
Но Мохаммед-Эмин на сие молчал и только глазами зыркал. Гневался, стало быть.
А когда разрешил он русским полоняникам да отпущенникам, прижившимся в Биш-Балте, поставить в сем казанском пригороде-слободе церковь православную, кою срубили они в пять ден да о пяти куполах, — лопнуло терпение ханских карачи. Да и то сказать — шутка ли для мусульманской державы, что по вся дни пьяный поп Васька зачал вызванивать благовест на всю округу, будто в двух полетах стрелы от Биш-Балты и не Казань вовсе, а какая-нибудь Рязань или Тверь. Посему как только завиднелись полки Хамида на подступах казанских, так все ворота градские по приказаниям карачи — настежь. Еле успел выбраться из крепости да уйти по Арскому юлу к границам Руси Мохаммед-Эмин с князем Холмским да мурзами ближними.
А иначе неведомо, как бы все обернулось.
4
Казань поразила Таиру своим великолепием. Мало того, Чаллы по сравнению с ней оказались просто небольшой крепостицей на берегу мелкой каменистой речки.
Встречали Ильхама и Таиру в устье реки Казанки, и до самого города челн их сопровождали десятки ладей, челноков и лодок, украшенных цветными хинскими [8] лентами и просто кусочками крашеной материи. Звучала музыка и лились песни, — веселье встречающих, казалось, было неподдельным и совершенно искренним. Против одной из воротных башен в два яруса, на макушке которой, несмотря на день, горели корабельные огни, челн Ильхама и Таиры причалил к берегу, и десятки кинувшихся к нему людей вынесли его на сушу на руках.
Ильхам и Таира сошли на землю, поддерживаемые под локотки, и в окружении шейхов, имамов и мулл и направились по настеленным по земле коврам к проездной башне крепости.
Закричал-запел, как только они вошли в город, муэдзин с высокого минарета, призывая правоверных к благодарственной молитве Всевышнему. Шесть ярусов насчитывал сей минарет. Таира, чтобы взглянуть на певшего азан муэдзина, задрала голову так, что дзинькнули золотые пластины на шлеме, и сам он, тяжелый из-за чешуйчатого золота на нем, чуть не свалился с головы ханбике. Во-он виднеется белая чалма муэдзина размером с булавочную головку, а сам он мерою едва с мизинец.
Таира опустила голову. Воздав хвалу Всевышнему в главной казанской мечети, что стояла напротив ханского двора, они вошли через арочные ворота дозорной башни в ханский двор — сердце Казани. Перед взором Таиры предстал прекрасный сад, по дорожкам коего гордо расхаживали невиданные доселе птицы с дивными узорчатыми хвостами, раскрывающимися, будто хинские веера. В кронах деревьев ловко прыгали с ветки на ветку рыжехвостые белки, и где-то в глубине сада, недалеко от каменной беседки, по блесткам падающей воды угадывался большой фонтан. За садом, чуть сбоку расположился фасадом во двор старинный улугбеков дворец, ныне ханский, сложенный в два этажа из белого тесаного камня-известняка, что добывался с итильских берегов.
А вот и двери дворца, украшенные затейливым узором, сказочно распахнувшиеся перед ними, казалось, без всякого к тому людского участия. После этого Ильхам и Таира расстались. Ханбике провели на женскую половину дворца. Когда-то здесь жила властная красавица Нур-Салтан, дочь ордынского бека Темира и жена казанского хана Халиля. Когда Халиль умер и на ханский престол подняли его брата Ибрагима, Нур-Салтан вновь стала ханбике — женой хана, ибо по древнему тюркскому обычаю, неуклонно соблюдавшемуся в Булгарской и затем Казанской державах,
Войдя в покои ханбике, Таира наконец вздохнула свободно и огляделась. Комнаты, где ей предстояло жить, были небольшие, однако совсем не похожие на те, что были у нее в Чаллах. Вместо слюдяных оконцев, здесь были большие арочные окна, и лучи солнца, преломляясь в мозаичном разноцветии толстого хинского стекла, освещали покои мягким теплым светом. Стены украшены богатыми коврами с вышитыми на них изречениями из священного Корана — шамаилями. В уголке у окна примостился крохотный столик-таскак, на котором рядом со стопкой бумаги, дорогой, более чем на два веса золота, стояла скляница с чернилами и писалом. Над столиком в красивой рамке красного дерева висело аккуратно выписанное замысловатой арабской вязью четверостишие из великого Рудаки: