— В постели между мужем и женой не должно быть приказаний, — тихо промолвил он. — Все делается само собой, бездумно, без уговоров и уж тем более без принуждения.
— Прости, я не занималась этим почти пятнадцать лет.
— Да нет, это ты меня прости, — обнял ее Мохаммед-Эмин и стал нежно целовать в губы, щеки и волосы. — Я слишком многого от тебя хочу в первую же ночь.
Она почувствовала, что его естество вновь напряглось, ткнулась в живот, а влажная головка уперлась прямо в пупок. Она погладила ее, как гладят щенят или котят, но дальше уже не знала, что ей делать.
Все сделал он. Сняв с нее рубашку, он впился губами в ее грудь и стал посасывать соски, сделавшиеся почти такими же твердыми, как его плоть. Ей было приятно и щекотно.
Продолжая целовать и ласкать грудь Таиры левой рукой, Мохаммед-Эмин нежно провел ладонью правой руки по глади ее живота. Просунул руку меж ног, и его палец проник в нее, затем второй.
Легкая волна истомы охватила Таиру. Она будто погрузилась с головой в теплую ласкающую волну. А потом он лег на нее, и она почувствовала, что его корень, этот восставший воин, медленно входит в нее, и ее вместилище постепенно принимает его всего: головку, мощный ствол до самого его основания. Она никогда бы не подумала, что все это может уместиться в ней и, более того, начнет двигаться и ей не будет от этого больно. Все же нарастающий темп движения в ней Мохаммеда-Эмина она приняла с опаской, прислушиваясь к нему и себе как бы со стороны. А потом он громко застонал и излился в нее частыми толчками.
Так продолжалось месяц. Не всегда Мохаммед-Эмин был сверху. Часто она садилась на него верхом и, заправив в себя его могучий ствол и упершись руками в его грудь или ноги, приподнималась и опускалась, сидя то лицом к нему, то спиной, и это было самой любимой позой мужа. Ей же более всего нравилось, когда Мохаммед-Эмин входил в нее сзади. Тогда она, выгнув спину, принимала в себя его воинственное достоинство до самых яичек, которые так нежно стукались о низ ее живота.
Уже стояла осень, и чувство любовного наслаждения, пришедшее к ней, делало их ночные утехи дольше и сладостнее. Однажды, когда она пришла в спальню к Мохаммеду-Эмину, продумав до того весь вечер о том, что будет, когда они окажутся близко, раздетые и горящие желанием и в ее вместилище было уже жарко и влажно, он подошел к ней и, покрывая лицо поцелуями, стал ласкать руками грудь. Затем раздел ее, разделся сам, и они легли на супружеское ложе, прижавшись телами друг к другу. Мохаммед- Эмин продолжал целовать ее, и она отвечала на его поцелуи неумело, но все более и более страстно. Его рука плавно заскользила по ее плечу, спине, округлым бедрам. Сегодня даже такие прикосновения мужа приносили Таире неизведанные доселе впечатления, а когда рука его, скользнув пальцами по разрезу ягодиц, стала ласкать вход в ее вместилище, горячая волна наслаждения окатила ее такой мощной волной, что она испустила тихий стон.
— Моя сладкая пери, — зашептал Мохаммед-Эмин и, запрокинув голову, страстно и протяжно застонал, когда Таира стала перебирать пальчиками его вздувшуюся плоть. Пальцами другой руки, она стала нежно, едва касаясь, гладить его пах и завитки волос, и это выходило как-то само собой, бездумно, ибо мысли и время уснули.
Пальцы Мохаммеда-Эмина нежно раздвинули ее влажные складки, и один из них начал мягко гладить горячий венчик, отчего все тело налилось страстью и негой. Почувствовав это, он опрокинул ее на спину, и резким толчком вошел в нее. Вместилище ее готово было принять мужскую плоть, и она вошла сразу и вся. Острое наслаждение пронизало Таиру, когда Мохаммед-Эмин сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее входил и выходил из нее. Она уже не знала, где находится, жива ли или мертва, и не понимала, как ее ладонь оказалась на том самом венчике, прикосновения к которому приносили такую неизбывную сладость. Ее пальцы сами начали делать вокруг него мягкие круги, а затем, слегка прижав его, мелко и быстро поглаживать.
Когда он, приподнявшись над ней и упершись ладонями в постель, закрыв глаза и прикусив губу, стал двигаться, ее тело ответило ему встречными движениями. Она нанизывалось на плоть мужа с таким желанием и неистовством, словно больше ничего и не было, и все, что происходило сейчас с ними, было последним и единственным, что дарует им жизнь.
Мохаммед-Эмин закинул голову вверх, выгнул спину и, содрогаясь всем телом, застонал. А потом… Потом и ее захлестнула неведомая сладостная волна, и весь мир рассыпался вместе с ее криком и на множество мелких светящихся осколков.
Она пришла в себя мокрой, истерзанной и счастливой. Теперь она все знает. То, что произошло сегодня ночью, будет теперь каждую ночь, каждый день, нет, самое малое, два раза в день. Уж она постарается. За все эти потерянные пятнадцать лет, которые были отобраны у нее. И за все последующие года, что отведены ей Всевышним.
12
Счастье улыбается достойным. А Таира просто светилась от счастья. Она похорошела, глаза приобрели девичий блеск, формы приятно округлились. Главное же — в ней наконец пробудилась женщина, то самое существо, предназначенное доставлять радость и наслаждение мужчине, конечно, не без радости и наслаждения для самой себя.
Она каждую ночь приходила в спальню мужа, и они предавались там любовным ласкам, которые теперь всегда заканчивались обоюдным изливанием. Часто ее мир разлетался на осколки еще до того, как Мохаммед-Эмин испускал в нее семя, и это ему очень нравилось. Иногда же она изливалась дважды и даже трижды за ночь, и Мохаммед-Эмин радовался этому не менее ее самой. Бывало, сходились они любиться и днем. Случалось это в самых разных местах, где их вдруг заставало желание, и в любовной спешке и некой опасности быть замеченными и застигнутыми врасплох было нечто такое, что придавало особую остроту этим встречам.
Единственно, что тенью нависло над безмятежным счастием Таиры, так это то, что брат ее сеид Юсуф не откликнулся ни на одно из приглашений Мохаммеда-Эмина. Сеид не приехал даже на их свадьбу. Это омрачало и жизнь Мохаммеда-Эмина, тем более что приезд сеида означал бы признание его достойным ханского престола духовной властью, а значит, и самим Всевышним. И Таира с малым числом ханских джур сама съездила сухопутьем к брату и уговорила-таки его приехать в Казань, обозначив официальной причиной вояжа верховного сеида в столицу ханства освящение закладки двух новых мечетей и вновь построенного крыла ханского дворца.
Зимою следующего года Юсуф приехал, сделал то, что и положено лицу духовному, дабы новые строения стояли безмятежно в веках, и не единожды имел беседы с ханом. Отбывая назад, в Чаллы, Юсуф, прощаясь с ханом и сестрой, отвел ее в сторонку, и сказал:
— Я несколько раз беседовал с Мохаммедом-Эмином и составил о нем свое мнение. Оно лучше, чем я предполагал.
— Благодарю тебя, великий сеид, — произнесла она громко и, не удержась, добавила тихо: — Я же тебе говорила, а ты все:
— Муж твой благочестив и умен и о делах державных заботу имеет должную, — незаметно кивнул ей Юсуф, произнеся эти слова громко, чтоб было слышно всем провожающим. — И я, самый слабый из созданий Творца, не судья ему, какие он в своих деяниях благих использует пути и дороги. Вижу, что в помыслах его, да ниспошлет ему Аллах благоволения свои, нет желания причинить ущерб вере нашей…
Сеид замолчал и добавил, уже только для Таиры:
— А ты помни, сестра, что ты дочь великого сеида. Мохаммед-Эмин, — Юсуф понизил голос, — тебя любит и слушает, и он — хан, но ты — ханбике. В твоей власти не допустить дел, не угодных Всевышнему. Помни, — повторил он.
Таира помнила. Она и так не отходила от мужа ни на шаг, помогая ему и советом, и делом во многих его начинаниях. Думный дьяк Михайла Клепиков, исправлявший на Казани дела посольские и блюдя
