могла лишь препятствовать самоубийце. Потому что по христианству это большой грех.
– Человеческая душа – загадочная субстанция. Если она, конечно, существует… Ладно, – перебил сам себя следователь. – Сегодня утром я официально сообщил Шуруповой о гибели ее мужа.
– И какова реакция? – спросил Жаров.
– Самая обыкновенная. Бросилась в слезы. Глотала валидол. Да, валидол… – Пилипенко замолчал, что-то обдумывая, связанное, вероятно, с валидолом. Продолжил:
– Я, межпрочим, спросил ее, почему она поехала в Симферополь поездом. Почему не на самолете? Ведь у нее пропал муж, она должны была спешить.
– И как объяснила?
– Да укачивает ее. Странно все это. Груздева тоже ехала поездом. Хотя все эти гламурные бизнес- леди по определению предпочитают аэро. Знаешь… Эту твою красавицу я бы не в передаче яда обвинил, а в преднамеренном убийстве.
– Да на каком основании? Когда мы встретились с нею, Шурупов был еще жив. Правда, она почему-то говорила о нем в прошедшем времени…
– В том-то и дело! – воскликнул Пилипенко. – Она говорила «был», потому что считала вопрос уже решенным. Сразу после того, как мы ушли, отправилась на квартиру к Шурупову и отравила его. В то время, когда мы были в Гурзуфе.
– А записка?
– Очень просто. Записка ведь была у самого Шурупова. Вероятно, он колебался в своем решении. Написал записку, хотел умереть на яхте, прыгнуть в воду, что ли…
– А он не умел плавать? – спросил Жаров.
– Это я уточню. Или же… Мог быть у него пистолет? Мог! Эти бизнесмены часто носят оружие. Мог пистолет случайно упасть за борт? Вот он и бежал с яхты, не зная, что ему делать, и записку с собой прихватил.
– Но откуда Груздева узнала, где в Ялте остановился Шурупов? – спросил Жаров.
– Да что ты все ковыряешь? – возмутился следователь. – Мог он ей позвонить или нет?
– Конечно, мог. Только если у него был другой аппарат. Ведь Груздева засекла яхту по джи-пи-эс. Это значит, что аппарат оставался на яхте, когда самого яхтсмена уже там не было.
– Он мог позвонить из автомата, – настаивал Пилипенко.
– Сомневаюсь. Люди редко помнят наизусть десятизначные номера. Их просто хранят в памяти телефона.
Пилипенко помолчал. Затем сказал, довольно мягко:
– Думаю, что кое-кому придется сегодня нырнуть.
– Может быть, лучше вызовешь водолаза? – проговорил Жаров.
– Глупости! – мы знаем, кто самый лучший ныряльщик на всем Южном берегу.
Жаров больше не упирался: он и так любил нырять с маской и ластами. У него был замечательный японский комплект, купленный по дешевке как раз у японцев, зачем-то приехавших сюда на отдых: упругие ласты из чистого силикона, невесомые, словно домашние тапочки, с трехступенчатым переключателем скорости и маска с просветленными линзами, с шариковым клапаном – то есть, ни капли воды не могло попасть в рот, и не надо было выпускать, выныривая, китовый фонтан.
При первом же погружении он проплыл вдоль следа на дне, который оставил киль яхты, когда ее тащили с мели. Плавно вильнул влево: именно туда кренилось судно. Если аппарат упал с палубы, он должен был быть здесь.
Песок, камни, заросшие тонким зеленым пушком… Маленький рак-отшельник медленно тащил свою, вернее, заимствованную у какого-то покойника, черную ракушку. Мобильника, предположительно также черного, поскольку, все-таки мужской, здесь не наблюдалось.
Жаров выплыл на поверхность, нахлебался воздуху. Вдали, на топчане, почти на том же месте, где сидела Груздева (до сих пор так и не появившаяся в гостинице), расположился Пилипенко. Его очки коротко блеснули, когда Жаров вынырнул. Он махнул ему крест-накрест руками, поставил силовые тяги ласт на максимум и вновь погрузился в пучину.
Борт яхты «Леокадия» имел не очень высокий привальный брус. Телефон мог поехать по палубе, стукнуться обо что-то, подпрыгнуть и перелететь через это ограждение. В тот самый момент, когда яхта ударилась килем о дно или выступающий камень. Тогда надо было искать дальше по ходу судна.
На глубине пяти-шести метров, среди камней, залепленных уже водорослями покрупнее, в уютной ложбинке висела зеленуха. Вывернув на Жарова глаза, быстро брякнула плавниками и исчезла. Под ней и лежал плоский черный аппарат. Он уже был изрядно затянут песком и через день-другой скрылся бы насовсем.
– Честно говоря, не очень-то я и рад, – сказал Пилипенко, принимая из мокрой руки Жарова его находку. – Ведь теперь и вправду возникает новый вопрос:
– Мы уверены, что он его бросил? Не выронил ли просто? В силу каких-то обстоятельств… То, что было повсюду, что преследовало его со всех сторон?
– Оплело его мокрыми щупальцами! – воскликнул Пилипенко, растопырив пальцы.
Тем же вечером экспертиза была закончена. Жаров попросил Минина позвонить ему, чтобы он сам мог присутствовать на совещании по этому поводу. Тот поворчал: дескать, ничто не обходится без Жарова, будто не журналист он вовсе, а тоже работник милиции.
– Не забывай, что не кто иной как я нашел этот ржавый мобильник! – воскликнул Жаров.
Минин позвонил ему за четверть часа до совещания. От редакции до УВД – шесть минут медленным шагом. Жаров встретил эксперта на лестничной клетке: тот как раз поднимался на второй этаж, держа под мышкой свою неизменную бархатную папку. В кабинет следователя они вошли вместе.
– Вообще-то была слабая вероятность, что ты нашел какой-то другой мобильник. Просто мобильник, который кто-то уронил… Когда-то… Но…
Аппарат, разумеется, принадлежал Шурупову. Ребята из отдела Минина восстановили всю информацию – как из сим-карты, так и из памяти самого телефона. Все СМС-сообщения. Время звонков. Номера из записной книжки. Памятки бизнесмена, деловые заметки.
Пилипенко переворачивал листы, порой комментируя. Сам аппарат лежал у него под рукой, правда, он был не в рабочем состоянии: все-таки четыре дня пробыл в соленой воде.
– Ну что ж! – сказал следователь. – Информации много, но нас интересует, прежде всего, последняя неделя.
– Давай, ты сам потом подробно ознакомишься, но я хочу доложить самое важное.
– Тебе и карты в руки, – сказал Пилипенко, – тотчас вложив в руки Минину пусть и не карты, но стопку бумаг экспертизы.
– Если коротко, то суть такова, – сказал эксперт. – Входящие сообщения за последние несколько часов только от Груздевой. Любовь, разбор полетов влюбленных. Смутные намеки на желание покинуть этот мир в ответах Шурупова. Звонков долго не было. Всего последних звонков, не считая Груздевских, четыре: один от жены Шурупова, что понятно, два от его сотрудников, и один – от неустановленного лица.
– Надо как можно быстрее установить это лицо, – заметил следователь.
– Мои ребята работают над этим, – сказал Минин. Характерно, что последняя СМС перекликается с предсмертной запиской и записью в журнале: оно здесь, оно повсюду…
Пилипенко поднял очки, почесал переносицу, что говорило об интенсивной работе его мысли. Сказал:
– Что-то тут не так. Шурупов сообщает о своем намерении покончить с собой: пишет об этом Груздевой, пишет также записку. Затем он вырывает записку из журнала и сваливает с яхты на лодке. Что могло заставить его передумать, какую информацию он мог получить? В мобильнике нет ответа на этот вопрос.
На пороге появился лейтенант Клюев.
– У меня сводка, почитай, – он положил бумагу на стол, но следователь припечатал ее ладонью:
