Хозяйка маленького пансиона в Гурзуфе производила впечатление вполне вменяемой. Друзья не сразу заметили, что именно с ней не так.

Человек, которого она опознала по фото, наклеенному на доску объявлений Гурзуфского пятачка, был ее постояльцем и в данный момент, «естественно», спал пьяным в своей комнате. Дверь была не заперта, и все трое вошли в довольно вонючее логово, где на столе топорщился развороченный скелет курицы- гриль. То, что лежало на кровати, заставило друзей переглянуться. Человек, спавший поперек съехавшей постели, не имел ничего общего с Шуруповым. Мало того, что он был брюнетом, в отличие от белобрысого яхтсмена, но тугие щеки, меж которых располагался круглый, тяжело дующий рот, не шли ни в какое сравнение с впалыми щеками разыскиваемого. Пилипенко закрыл дверь, перерезав поток сероводорода и ацетона, и сухо сказал женщине:

– Это не тот человек.

В маленьком холле висел постер, изображающий Арнольда Шварценеггера.

– Вам тоже нравится Сильвестр Сталлоне? – поинтересовался Пилипенко, кивнув на изображение.

– Это не Сталлоне, – сердито сказала хозяйка.

– А кто?

– Это Стивен Сигал.

Уже по пути в Ялту следователь прокомментировал ситуацию:

– У этой женщины явная болезнь Альцгеймера. Она не распознает человеческих лиц. На место своего постояльца она подставила фото разыскиваемого, а произвольный плакат наполнила образом любимого актера.

– Рано или поздно она сожжет свой дом, – мрачно отозвался Жаров.

– Я сообщу гурзуфскому участковому, – сказал Пилипенко. – Пусть направит ее к врачу. Хоть это и неизлечимо, но пациент и его близкие должны знать о такой болезни.

Свернув с трассы в Массандру, Пилипенко безошибочно вывел машину в проулок к нужному дому. Жизнь в маленьком городке невольно заставляет изучить его назубок, вплоть до расположения зданий по номерам.

Раньше это был просто жилой дом на восемь квартир, но в новые времена некий «уважаемый человек» выкупил его, прогнав оттуда жильцов на выгодных для них условиях. Теперь здесь был небольшой и не очень дорогой, имея ввиду положение высоко над морем, частный отель.

Менеджер отеля и позвонил сегодня утром в милицию, сообщив о том, что человек, похожий на Шурупова, остановился на его территории.

Сообщение также оказалось ложным. Рассмотрев альбом, менеджер вернул его, виновато пожимая плечами.

– В объявлении была одна фотография, а здесь множество. Наш гость был просто похож на него. Да и съехал он уже.

Оставалось еще два адреса. Труп Шурупова друзья обнаружили по первому из них.

Хозяйка частной квартиры в многоэтажном доме по улице Руданского немедленно подтвердила свое телефонное заявление, лишь перелистнув две-три страницы альбома. В доме ей принадлежало три квартиры: две из них она сдавала, в третьей жила сама. На звонок никто не отзывался, следователь попросил открыть дверь запасным ключом.

Шурупов сидел на полу, привалившись к кровати. Голова была опущена на грудь. Пилипенко присел на корточки и заглянул ему в лицо. Судя по тому, как скривились губы следователя, Жаров понял, что ему также предстоит весьма неприятное зрелище.

Действительно: глаза мертвеца вылезли из орбит, существуя, словно два плохо закрепленных шара. Что-то похожее на фильмы, где у астронавта лопается стекло шлема. И гримаса ужаса, застывшая на лице.

– Похоже, то, что преследовало этого человека на яхте, все же настигло его, – сказал Жаров. – Тайна Марии Целесты существует.

Пилипенко уже стоял посередине комнаты и рассматривал предметы, лежащие на столе, низко наклонившись и поводя носом.

– Не думаю, – что здесь есть какая-то тайна вообще. Этот человек просто-напросто покончил с собой.

– Ты что же, как Пуаро – уловил запах горького миндаля в стакане?

– Положим, «Массандра» и так попахивает конским миндалем. Дело в том, что тут наличествует предсмертная записка.

Жаров подошел и тоже склонился над столом. Пустой бокал лежал на боку, уткнувшись в ополовиненную бутылку вина. Посередине стола белел лист бумаги.

«Нет больше сил это терпеть. Я ухожу из жизни добровольно. Никого прошу не винить в моей смерти. Прощайте, друзья! Свидимся в другой жизни. Прощай, жена! Если придут, то скажи им, что взять с меня было нечего».

– Ушел, стало быть, от кредиторов, – сказал Пилипенко.

– Это первое, что приходит в голову, – проговорил Жаров. – Возможны и какие-то другие трактовки.

Жарова поразил не сам текст записки – нечто подобное он уже видел не раз, разъезжая с оперативниками по Ялте и окрестностям. Предсмертное послание Шурупова было написано простым карандашом, а в самом листе без труда можно было узнать вырванную страницу из судового журнала. Пилипенко также был озадачен.

– Вряд ли самоубийца взял чистую страницу про запас, – сказал он. – Скорее всего, записка была написана еще на борту. Покидая яхту, он взял листок с собой. Это и видно: похоже, что бумага была сначала сложена, потом разглажена.

Трогать листок было нельзя до прихода эксперта, и Жаров нагнулся, рассматривая его.

– Что же это получается? – проговорил он, распрямившись. – Человек решает свести счеты с жизнью прямо на своей яхте. Пишет записку в судовом журнале. Внезапно что-то мешает ему. Он вырывает из журнала листок, сворачивает и кладет в карман. Торопливо пишет в журнале о том, что нечто здесь и повсюду, нечто преследует его. Спасаясь от чего-то ужасного, надувает лодку и мчится к берегу. Арендует квартиру. Живет здесь три дня. Затем исполняет свой план, используя ту же самую записку. По-моему, так не бывает.

– Если еще учесть, что перед первой попыткой самоубийства он решает испить кофейку и ставит кофейник на плиту. Включает плиту. И лишь тогда покидает яхту. Более нелепого сценария мне не доводилось видеть.

Пилипенко замолчал, тщательно оглядывая комнату. Похоже, что он не приметил ничего необычного.

– Ясно одно, – наконец заговорил он. – И на яхте, и в этой комнате произошло нечто совсем другое. Хотя бы потому, что события, какими они видятся по первым впечатлениям, просто-напросто не могли произойти.

Жаров тем временем рассмотрел труп. На груди самоубийцы висел нательный крестик на простом шнурке.

– Именно так и носят новообращенные, не сразу покупают цепочку, – сказал он. – Следовательно, Татьяна сказала правду, что он недавно крестился.

– А с чего бы ей врать? К тому же, вроде бы, православным врать не полагается. Правда, часто мы сталкиваемся с обратным.

– Да все люди врут, черт бы их побрал. Православные ли, католики, мусульмане… – Жаров продолжал, уже обращаясь к мертвецу: – Крест, крест… Что же за крест ты носил на самом деле? Что преследовало тебя, окружало со всех сторон?

Пилипенко вздохнул:

– Ну, не столь возвышенно, может быть. В Одессе наехали бандюки. Достала жена. Надоела любовница. Вот и получается: со всех сторон… Нет, все же… Не повод, чтобы свести счеты с жизнью.