Тамара опять пожала плечами.

– Работа.

– Можно посмотреть? Так. Замечательный вид открывается с Поликуровской улицы на так называемый Латинский квартал. Итак, вы работали над тем самым путеводителем, для которого рисовала убитая. Это тоже многое объясняет…

Воцарилась пауза. Тамара глядела в окно. Вдруг она увидела что-то, вскочила…

– Что эти люди делают у моей машины? Эй, вы там! А ну отойдите!

– Спокойно. Это наши люди.

Жаров с удивлением увидел за окном Минина, который, упершись в колени, заглядывал под бампер потрепанного «Москвича».

– Вы допустили ошибку, – сказал Пилипенко, обращаясь к Тамаре. – Когда я спросил, откуда вы узнали о преступлении тридцать девятого года, то вы брякнули первое, что пришло на ум: Алена Ивановна! А ведь эта несчастная женщина ничего не слышала об убийстве тридцать девятого года. Потому что в тридцать девятом никакого убийства не было. Вот отчего возникла необходимость срочно ее убрать. Отравление не сработало, пришлось действовать более радикально. Да еще и дом поджечь, чтобы мы не поняли, откуда взялись мистические атрибуты. Мы не можем доказать, что вы убили Милу Калинину, но вполне можем доказать, что вы убили старушку. Ворс с сиденья вашей машины, масло, ваши отпечатки пальцев.

– Но позволь! – перебил его Жаров. – А небритый мужчина, которого видели несколько свидетелей?

– Ах, да, я и забыл! Сообщник… – зловеще прошептал Пилипенко. – И где же он?

Следователь обратился к Тамаре, оглянулся вокруг, поднял угол клеенки и заглянул под стол. Тамара молча кусала губы, отчего помада размазалась вокруг ее рта, сделав лицо женщины некрасивым и жалким.

– Всем свидетелям показался странным этот человек, – продолжал Пилипенко. – Шофер такси увидел в нем компьютерную модель, медсестра определила его как парня с нетрадиционной ориентацией, а старик с собакой вообще, решил, что этот человек не шел, а летел, словно в замедленной съемке. Однако мало просто переодеться и намазать щеки тональным кремом с имитацией легкой небритости. Существует множество других факторов, отличающих мужчину от женщины. Например, походка. Особенно, если женщина привыкла выгодно подавать себя в движении… Короче, этот мужчина стоит сейчас перед нами и, кажется, плачет, как девушка. Остаются частности. Например, как вам пришло в голову написать цифры на двери сарая, когда вы подожгли дом?

– Да мне ваш коллега сам подсказал, – ответила Тамара сквозь слезы. – Я к тому времени уже запуталась. А журналист приехал ко мне и рассказал, что есть версия о какой-то секте. Вот я и подумала, что теперь вы будете искать сектантов, а не меня.

– Тогда еще вопрос. Под каким предлогом вам удалось увезти старушку из больницы?

– Это было просто, – сказала Тамара, смахнув последнюю слезу и уже кокетливо захлопав длинными ресницами. – Я сказала ей, что загорелся ее дом.

– Но ведь дом тогда еще не загорелся! – воскликнул Жаров.

Тамара пожала плечами:

– Какая разница? Я подожгла его через час.

Вечером того же дня Пилипенко и Жаров сидели в офисе редакции «Крымского криминального курьера». Жаров затопил камин, сложив несколько угольных брикетов, скорее, для атмосферы, нежели для согрева, потому что вечер был тихим и теплым.

– С самого начала, – сказал Пилипенко, – меня мучило это число. Почему именно тридцать четыре? Тридцать три – это было бы понятно, потому что сказочное число, знаменитое. Тридцать – тоже, потому что круглое. Но почему тридцать четыре? Это и привело меня к мысли, что здесь кроется фальсификация. Зачем? Чтобы просто написать статью? Но так ли важна какая-то статья для женщины, которая и журналистом-то не является, которая пишет первую и единственную статью в своей жизни? Значит, у статьи был какой-то другой смысл. Именно из-за этого тайного смысла и стоило пойти на подлог, оборвать угол газеты…

В руках у Жарова мелко дрожал бокал Массандры. Он с досадой смотрел на его дно и видел свое угрюмое лицо.

– Тамара замыслила убийство давно, – продолжал следователь. – Она написала статью. Наказание за то, что у нее увели жениха, предполагалось изощренным и жестоким. Соперница убита, а провинившийся жених должен был провести много лет в тюрьме или в сумасшедшем доме, испытать адские мучения. От потери любимой женщины, во-первых. От несправедливости наказания, во-вторых.

– План был, кончено, сложным, – рассеянно заметил Жаров. – И одновременно – легким в исполнении.

– Тамара хорошо знала привычки обоих супругов. Это позволило ей прокрутить фокус с СМС-кой и телефонным звонком. Чтобы быть гарантированной от какой-нибудь случайной встречи, она переоделась мужчиной, что не составило для нее труда… Надо же! Какой-то небритый мужчина… Как только возникла версия о секте, он автоматически стал ее членом. И будто бы появился мотив.

Жаров глубоко вздохнул. Впрочем, хорошо, что он не успел серьезно влюбиться… Пилипенко меж тем продолжал говорить:

– После убийства Тамара подкинула Калинину газету со своей статьей. Подкинула также и книги, астрологический календарь, другие предметы, которые незаметно взяла у слепой старушки. Все это должно было создать образ человека, который увлекается непознанным, который просто безумен, если решил претворить в жизнь таинственное проклятье.

– Мила работала над путеводителем, – задумчиво проговорил Жаров. – Тамара знала об этом, поскольку путеводитель стоит в плане издательства, а Тамара пишет текст. Скорее, они созванивались, чисто как деловые партнеры, Может быть, даже, Тамара предупредила Милу, что подъедет к гроту. Якобы для того, что ей нужно составить описание, надпись под картиной. Но, опасаясь случайных прохожих, Тамара переоделась, а в грот проникла с черного хода, чтобы у Милы не возникло подозрений, зачем Тамаре этот камуфляж.

– И правда, было бы странно, – сказал Пилипенко, – если бы женщина подошла к ней в костюме мужчины, да еще повела зачем-то в грот. Другое дело, когда ее смутный образ возник в полумраке, и Мила слышала только голос, зовущий ее по имени. В этой истории Тамара дважды воспользовалась своим голосом, чтобы ввести человека в заблуждение.

Пилипенко помолчал. Потом с грустью проговорил:

– Все мы совершаем ошибки, невольно. Не совершать ошибок, значит – не жить, не работать… Позвонив Алене Ивановне из кабинета Тамары, я фактически продиктовал ее смертный приговор. Тамара никогда не говорила со старушкой на эту тему, старушка и слыхом не слыхивала ни о каком убийстве тридцать девятого года. Тамара брякнула ее имя, не думая, что следователь заинтересуется именно этой стороной вопроса. Вот почему возникла необходимость срочно ее убрать. Отравление не сработало, пришлось действовать более радикально. Ей пришлось не только убить старушку, чья вина была лишь в том, что она увлекалась потусторонним миром, но и поджечь ее дом, чтобы мы не поняли, что предметы культа Калинину были просто подброшены.

Так бывает только во сне, в кошмаре, подумал Жаров. Убиваешь кого-то, потом убиваешь еще и еще, часто даже близких людей, чтобы скрыть улики… Это имеет научное объяснение и как-то называется… Об этом, помнится, говорила Алиска. Я ненавидел ее, – думал Жаров, – за то, что она предпочла мне другого. Но, оказывается, существуют люди, которые от такого рода ненависти способны совершить безобразное и отвратительное преступление. Какими бы сильными ни были его собственные эмоции, но существуют, оказывается, те, которые идут дальше…

– В какой момент ты все понял? – спросил Жаров. – И почему тебя так встряхнула информация о том, что старушка была слепой?

– Впервые я подумал об этом, когда Тамара сказала о внуке. Она говорила в прошедшем времени – «не было у нее внука». Будто бы знала, что старушка уже мертва.