описании новгородского погрома он мимоходом бросил многозначительную фразу: «И если бы польский король не вернулся из Ра-дошкович и не прекратил войны, то с жизнью и властью тирана все было бы покончено». Это замечание не имело никакого отношения к новгородскому походу, зато оно непосредственно касалось заговора Челяднина: ведь именно во время прерванного похода царя в Ливонию король выступил в Радошковичи в ожидании того, что заговорщики выдадут ему царя, когда армии сойдутся. Слова Шлихтинга неопровержимо доказывают, что и в «Сказаниях» он не отступил от первоначальной версии о заговоре в земщине.
Историков давно занимал вопрос, мнимые или подлинные заговоры лежали у истоков опричного террора. Два современника, два непосредственных очевидца событий единодушно, как теперь выяснено, свидетельствовали в пользу подлинности заговора. Но можно ли доверять их словам? Не следует ли прежде выяснить, какими источниками информации пользовались эти очевидцы? Ответить на поставленный вопрос не так уж и трудно. И Шлихтинг, и Штаден служили в опричнине и черпали сведения в опричных кругах, где взгляд на события подчинен был предвзятой и сугубо официозной точке зрения. Противоположную версию передавали неофициальные летописи земского происхождения. Их авторы в отличие от опричников утверждали, что форменного заговора в земщине не было, что вина земцев сводилась к неосторожным разговорам: недовольные земские люди «уклонялись» в сторону князя Владимира Андреевича, лихие люди выдали их речи царю и недовольные «по грехом словесы своими, погибоша».
Выяснить, где кончались крамольные речи и начинался подлинный заговор, никогда не удастся. Историк в состоянии воссоздать ход событий лишь предположительно. Недовольство земщины носило вполне реальный характер. Недовольные исчерпали легальные возможности борьбы с опричниной. Преследования убедили их, что царь не намерен отменить опричный режим. Тогда они втайне стали обсуждать вопрос о замене Грозного на троне. Рано или поздно противники царя должны были посвятить в свои планы единственного претендента, обладавшего законными правами на трон, князя Владимира Андреевича. Последний, оказавшись в двусмысленном положении, попытался спасти себя доносом. Во время похода в Ливонию он передал царю разговоры, которые вели в его присутствии недовольные бояре. Царь увидел в его словах непосредственную для себя угрозу, начало боярской крамолы, которой он боялся и давно ждал. Вероятно, показания князя Владимира не отличались большой определенностью и не могли служить достаточным основанием для обвинения Челяднина. Популярность конюшего в думе и столице была очень велика, и Иван решился отдать приказ о его казни только через год после «раскрытия» заговора.
Не располагая уликами против «заговорщиков», царь прибегнул к провокации. По его приказу князь Владимир посетил ничего не подозревавшего Челяднина и по-дружески попросил его составить списки лиц, на поддержку которых он может рассчитывать. В списки Челяднина записались 30 человек, старавшихся снискать расположение претендента на трон. Все происходило в строгой тайне, и никто не ждал беды.
Коварно «изобличив* недовольных, царь приступил к разгрому «заговора». Опричники начали с того, что взыскали с конюшего огромную денежную контрибуцию и сослали его в Коломну. Многие его сообщники были тотчас же казнены. Начался трехлетний период кровавого опричного террора. Под тяжестью террора умолкли московские летописи. Грозный затребовал к себе в слободу текущие летописные записи и черновики и, по-видимому, больше не вернул их Посольскому приказу. Опричнина положила конец культурной традиции, имевшей многовековую историю. Следы русского летописания затерялись в опричной Александровской слободе.
ТЕРРОР
В истории опричнины настала мрачная пора, от которой сохранилось мало достоверных известий. Историки вынуждены обращаться к крайне тенденциозным мемуарам и запискам иностранцев о России. Самые осведомленные из этих авторов служили в опричнине, потом бежали за рубеж. Там они старались привлечь к себе внимание обширными проектами сокрушения «варварской Московии» и леденящими душу рассказами о злодеяниях московского тирана. Скудость русских источников затрудняет критику баснословии иностранцев.
Изучение опричного террора затруднено и полной гибелью опричных архивов. Следы УТИХ архивов, однако, можно обнаружить в некоторых документах тех лет, в частности в одном из самых сложных источников XVI века – в синодике, или поминальном списке казненных лиц, составленном по личному распоряжению Грозного в конце его жизни. Синодик давно привлекал внимание историков, но до С. Б. Веселовского никто не исследовал его в источниковедческом плане. Задавшись целью выяснить происхождение и историческую ценность синодика, Веселовскнй доказал, что в основе сохранившихся списков лежал официальный документ, составленный в одном из государственных приказов на основании подлинных судных дел и донесений опричников. Дьяки, исполнявшие царский приказ, точно придерживались имевшихся у них источников и от себя ничего не вносили и не изменяли, Веселовский сделал первый шаг к выяснению истинного значения синодика, но он не довел свои рассуждения до логического конца. Чтобы вынести окончательный приговор источнику, необходимо прежде выявить его подлинный текст, возможно более близкий к оригиналу. Но на этом пути исследователя ждали большие трудности. Не преодолев их, Веселовский отказался от поисков специальных приемов разработки текста источника и в своем исследовании придал списку опальных алфавитный порядок. Препарированный таким способом документ перестал существовать как цельный исторический источник, его загадка осталась нерешенной. Вследствие этого Веселовский в общей оценке синодика не пошел далее своих предшественников. «…Мы имеем в дошедших до нас списках синодика,- писал он,- не хронологический и не полный список казненных, а весьма неполный перечень лиц, погибших за весь период массовых казней, длившийся более 15 лет. Перечень этот был составлен не в порядке событий, а задним числом, наскоро, по разным источникам». Вывод по поводу неполноты и случайности сведений синодика явно противоречил заключению насчет строго документального происхождения этого памятника.
Ввиду того что попытка источниковедческого анализа не удавалась из-за отсутствия достоверного текста, я предпринял попытку реконструировать синодик. Но эта задача оказалась достаточно сложной. С точки зрения текстологии главные трудности заключались в поразительном расхождении имевшихся списков.
История составления синодика вкратце такова. Незадолго до смерти царь велел монахам молиться «во веки веков» за всех казненных им людей. «Прощения» заслужили «изменники», самое имя которых было предано забвению и десятки лет находилось под строгим запретом. По приказу Грозного дьяки обратились к опричным архивам и составили подробный список «убиенных», копии которого были затем разосланы по всем монастырям. Руководствуясь полученным приказным списком («государ-скими книгами», «государевой царевой грамотой»), монастырские власти внесли имена опальных в свои синодики. Ни одного подлинника «государских книг» 80-х годов не сохранилось, или, во всяком случае, они не разысканы до настоящего времени. А уцелевшие монастырские выписки лишь отдаленно напоминали приказной список. Монахам не приходило в голову точно скопировать «государские книги», весьма мало пригодные для поминальных целей. Работавшие в архивах дьяки часто находили в имевшихся документах не христианские имена, а прозвища казненных, а иногда лишь их общее число. С точки зрения церковных правил поминать безымянных людей было бессмысленно. Но монахи, боясь царского гнева, все же молились за них, снабжая молитву ссылками на вездесущего бога: «Помяни, господи, 1505 человек, а имена их ты сам, господи, веси (знаешь)!» Чаще всего старцы выписывали в свои поминальные книги имена опальных, опуская при этом фамилии и различные не относящиеся к делу подробности казней.
Из-за частого пользования монастырские синодики быстро ветшали. Имена стирались, капавший со свечей воск портил текст, страницы перемешивались и терялись. Пришедшие в негодность экземпляры переписывались, подвергаясь при этом новым сокращениям и искажениям. Страшные годы опричнины уходили в область смутных преданий, и монахи копировали старые синодики не с тем рвением, как при жизни Грозного.
Поиски в архивах позволили обнаружить несколько неизвестных Веселовскому списков, так что в
