Но Агафье от этого было не легче, ибо он вместо битья и ругани «взял моду» изводить ее словами.
— Ну, как, скоро ли? — говорил он и зло смеялся, — надоело! Куды его денешь-то?.. Мне не надо…
И по мере того, как время подходило, он делался все «ядовитее».
— Что жа ты?! Должно быть, язычком только тряпать мы умеем, а самой жалко…
— Господи Суси!.. Нешто я виновата? Вот, погоди, придет час, — делай в те поры, что хошь… хошь топи, хошь дави…
— Стану я душу сквернить из-за всякого, прости господи, чертенка… Твой, небось… твое чадо… ты и делай!..
— Я, небось, тоже хрященная… За него тоже ответ дать господу на том свете… нешто он виновен?.. Така жа андельска душка безгрешная…
— А, жалко стало! «Андельская душка»! Погоди, повешу я тебе эту андельскую душку на шею, дай только твоему часу-то притти… Что-то больно долго не идет он, час-то твой этот… Придушить, да и вся недолга… Жалость пришла… должно, угодил тот-то… О-о-о, дери тебя чорт и с ним-то! Задушу! Обоих задушу.
— Взял да придушил… О, господи Суси, скоро ли конец-то мучению-то моему? Взаправду уж придушил бы, легче бы мне было, нечем измываться-то… Измучил ты меня… извел! На кого я стала похожа-то? Ни на эстолько вот у тебя ко мне жалости нет… Зверь ты!..
— А ты кто? А ты что со мной сделала?.. Мне-то сладко?.. Эва она, культяпка-то… по чьей милости, а? Меня вон ручкиным стали звать.
— О, господи Суси! — воскликнула с плачем Агафья. — Скоро ли конец-то этому? Господи, царь небесный, смилуйся, развяжи грех! Скоро ли конец-то?.. Скоро ли конец-то муке-то моей мученской? О, царица небесная, матушка, за что я такоича таку скорбь несу?.. За каки таки грехи наказал меня батюшка царь небесный?.. Ой, скоро ли конец-то? Ой, скоро ли он придет-то?! Ба-а-атюшки! Ро-о-одимые!..
XXII
Пришел конец.
Пришел он после Петрова, в июле, под самую Казанскую.
Дело было ночью. В избе, где было и душно, и жарко, лежала только одна Агафья. Спирька уехал с вечера с ребятишками в ночное, а Левон спал в сенцах за дверью на холодке.
Еще давеча, днем, после обеда, убирая с мужем на усадьбе сено, таская его на носилках огромными скирдами в сарай, почувствовала она, что ее «час» подошел, но, испугавшись, промолчала и с огромными усилиями, стиснув зубы, таскала скирды…
Левон нарочно складывал скирды как можно больше и «запрягал» жену вперед, думая, что «авось, мол, с натуги-то не сделается ли ей что», и понукал ее, покрикивая, как на лошадь.
— Но, но, небось!.. Ишь ты, барыня! Аль тяжело?..
Задыхаясь, с трясущимися руками и ногами, вся желтая, с глазами, в которых стояли какая-то боль и ужас, таскала она скирды, слыша, как стучит в груди сердце и как стучит в голове настойчиво, как-то болезненно-однообразно и мучительно, все одно и то же: «Теперь скоро! теперь скоро! теперь скоро!» Легла она не поужинав и не стала собирать Левону.
Он покосился на нее и, усмехнувшись, сказал:
— Что, аль никак кончик подходит?
— Подходит, — ответила Агафья, — радуйся! Может, бог даст, подохну… тебе развязка… Ищи тогды другую, хорошую…
Левон собрал сам себе поужинать, поел и ушел в сенцы…
Вскоре после его ухода Агафья почувствовала первую схватку и, вся похолодев от испуга и боли, стиснула зубы и только как-то зашипела сквозь зубы, точно засвистала…
«Баушку бы надыть, — мелькнуло у нее в голове, — как же так-то, господи?.. Умру… смерть моя… о- о-о!..»
Немного погодя схватка повторилась с удвоенной силой. Агафья еще пуще испугалась и, не вытерпев, закричала.
Левон услыхал и босиком, в одной рубашке, соскочил с досок, на которых спал, и на цыпочках побежал в избу.
— Что ты? — топотом спросил он.
— Час мой приспел… баушку бы… Кончик мой… О-о-о! О-о-о! Лявон… ба-а-тюшка!
— Тише ты… не кричи! — испугавшись чего-то и весь вдруг начиная трястись, сказал он. — Не надыть баушку… так ты… авось… Где теперича ее?.. Дело ночное… не кричи ты шибко-то…
— О-о-о-ох! Смерть моя! Родимые, смерть моя! — завопила вдруг Агафья от нестерпимой охватившей ее боли. — Ох, Лявонушка, батюшка, умираю, смерть моя… кончик мой!.. Вздуй хочь лампадку-то, догадайся… злодей ты эдакий! Му-учитель!
Левон, суетясь, тыкаясь по избе, испуганный и не перестающий трястись, нашел где-то спички и «вздул» лампадку.
— Кончик мой, умираю! — вопила Агафья. — Без покаянья… без попа… ба-а-атюшки! Родимые!..
— А ты не ори шибко… скрепись, — опять сказал Левон. — Терпи… не первый снег на голову… авось, обойдется… сама вин…
Но, взглянув на нее при слабом свете лампадки, он не договорил того, что хотел сказать, и замолчал.
Стаканчик в лампадке, где горело масло, был цветной, желтый.
Агафья то замолкала на минуту, то снова выла, а свет от желтого стаканчика падал прямо на нее, и лицо у нее, без того желтое, выглядело теперь еще желтее и было страшно,
Левону жутко было глядеть на жену, и он отошел за переборку к печке и встал там, не зная, что делать.
Агафья то замолкала на минуту, то снова сейчас же еще громче выла, стонала и кричала.
Под утро она совсем выбилась из сил и металась по полу, страшная, растрепанная, с перекосившимися синими губами, кусающая сама себе руки, рвущая космы своих волос…
— О-о-о-ой! — стонала она. — Смерть пришла… Дождался… о-о-ох! Лявон… Ляво-о-нушка!..
Но Левона уже около нее не было. Он не вытерпел и ушел из избы за дверь, в сенцы, на мост, и стоял там, слушая ее стоны, и поджидал.
— Скоро ли? — шептал он, трясясь от внутреннего волнения. — Скореича бы… ишь вопит… свет скоро… вон уж бело стало… народ встанет… Ах, провались ты совсем, как вопит! Не двойни ли грешным делом бог дает?.. Не померла бы!.. Долго что-то… Не стронула ли?.. — проговорил и весь как-то притаился, присел на корточки и замер, слушая…
В избе раздался вдруг какой-то удивительный по своему страданию вопль, и вслед за ним сейчас же настала тишина, и в этой тишине напряженный слух Левона разобрал какой-то слабый писк, похожий на писк мышонка.
— Готова! — сказал он, похолодев. — Простил бог… Что жа теперича?!
Он приотворил дверь и на цыпочках, крадучись, как вор, вошел в избу.
В окна с улицы глядел уже слабый свет начинающегося утра и, перемешавшись со светом лампадки, тускло и как-то необыкновенно странно, точно нехотя и с испугом освещал избу…
— Агафья! — окликнул потихоньку Левон. — А, Агафья!.. Что ты?.. Как?
Агафья молчала. Она лежала навзничь, раскидав руки, с открытым ртом, и не шевелилась.
У ног ее на сбитой скомканной дерюжинке копошилось что-то и тихонько и слабо пищало…
— Агафья… матушка! — шопотом и со слезами в голосе, чувствуя какую-то необыкновенную слабость во всем теле, опять окликнул ее Левон.
Она все молчала.
