роты.

– А ни по какой дороге. Вон там зарево – ориентир! На него идите! И не задерживайтесь. Я вас там ждать буду, – сказал Серпилин и, подходя к саням, услышал, как близко, за домом, ударила винтовка раз и другой... Это расстреливали немцев из фейеркоманды.

«Надо будет написать... Теперь уже не только жене Орлова, а и жене Ртищева... Вот как быстро все это делается... – горько подумал Серпилин. Уже сидя в санях, он еще раз посмотрел вперед, на зарево, и с тревогой вспомнил о Баглюке. – Поскорей бы вышел им в тыл. Пока не выйдет, не взять Воскресенского».

Станцию Воскресенское и на самом деле все никак не могли взять. Немцы всякий раз минометным и пулеметным огнем клали в снег нашу поднимавшуюся в атаку пехоту и тем временем жгли дом за домом.

Серпилин вернулся, как раз когда очередная атака захлебнулась и люди снова легли в снег перед самой станцией. Будь под руками хоть несколько пушек, может, и с этими редкими цепочками людей удалось бы ворваться на станцию, подавив огнем пулеметные точки. Но артиллерии не было, она застряла сзади, в метели, и пока не давала о себе знать. Комиссар дивизии, остававшийся здесь, пока Серпилин уезжал с Баглюком, не выдержал и сказал, что поедет сам и хоть за шиворот, а приволочет сюда одну батарею! Он больше не мог видеть, как атака за атакой съедают людей, а станция как ни в чем не бывало горит и горит.

Серпилин не спорил: только бы в самом деле притащил пушки! Батарея была нужна здесь, как жизнь.

Комиссар сел на лошадь и скрылся в метели. А Серпилин приказал остановить атаки. Неизвестно, что будет раньше: подтащат артиллерию или обойдет станцию Баглюк. Но без этого ее не возьмешь.

Мороз все усиливался, но Серпилин не замечал его. Его временный командный пункт был сейчас прямо на путях, в полуверсте от станции, в железнодорожной каменной будке. Но он не заходил туда и все время оставался снаружи, только прикрывшись стеной от мин, которые немцы с недолетами побрасывали в эту сторону. Злой и напряженный, не в силах оторваться от зрелища горящего Воскресенского, он все время продолжал думать о Баглюке. Еще через час, даже по такой погоде, Баглюк должен выйти на шоссе позади немцев, если только его ничто не остановит. А что его может остановить? Два-три прикрывающих шоссе пулемета откроют огонь и остановят! Да еще как остановят! И придется и час и два возиться, пока обойдешь их и уничтожишь! Но даже если Баглюк выйдет вовремя, все равно надо ждать еще час и бессильно смотреть на это пожарище!

Комендантская рота почему-то задерживалась. А именно ее Серпилин хотел бросить в атаку, когда в тылу у немцев вдруг объявится Баглюк! Он дал Рыбакову на отдых пятнадцать минут. По часам выходило, что роте пора быть. От нетерпения он послал человека навстречу, поторопить Рыбакова.

В таком взбудораженном и злом настроении и застал Серпилина здесь, за стеной железнодорожной будки, приехавший из армии Максимов. Он бросил машину за пять километров отсюда, пришел пешком и был так облеплен снегом, что Серпилин не сразу разобрался, кто это. Сзади Максимова виднелась еще какая-то фигура.

– Ну, как воюешь, Федор Федорович? – весело спросил Максимов, отирая лицо и сгребая снег с шапки. – Как, скоро Воскресенское возьмешь? Командующий приказал подогнать тебя. Говорит, что календарный срок уже прошел!

– Все врут календари! – огрызнулся Серпилин.

Настроения их не совпадали. Уехавший три часа назад с командного пункта армии Максимов знал, что к ночи сопротивление немцев почти повсюду стали ломать и соседи рванулись вперед, даже обгоняя Серпилина. Хотя командующий, напутствуя его перед отъездом, сказал, что от Серпилина давно нет донесений («Погляди, боюсь, застрял у Воскресенского!»), Максимов, захваченный состоянием общей приподнятости, верил, что, пока он добирается, станцию уже взяли. И даже сейчас, когда выяснилось, что он обманулся и Воскресенское не взято и горит, ему еще казалось, что дальше все выйдет очень просто: еще одна атака, станция будет наша, и останется доложить, что 31-я дивизия, так хорошо начавшая наступление, по-прежнему на высоте.

Серпилин, наоборот, еще не знал того, что происходит у соседа, а если б даже и знал, то это пока все равно не облегчало его положения. Он знал другое: что до сих пор не выполнил приказа, уперся в это чертово Воскресенское, попробовал обойти его и слева и справа, не сумел, опять уперся, положил в лобовых атаках людей и поздно, не сразу бросил батальон в тот глубокий обход, который нужен по обстановке. Но теперь уже надо было выдержать характер и дождаться или Баглюка, или пушек, а еще лучше – и того и другого.

Хотя сам Серпилин весь день занимался тем, что толкал вперед Баглюка и других командиров полков, но сейчас, когда приехали толкать его самого, это было ему не по душе. И он не скрыл этого, злясь и на самого себя и на Максимова с его глупым вопросом: «Ну как, скоро?»

– Населенные пункты брать – не яйца варить, товарищ начальник политотдела армии, – сказал он Максимову. – Три минуты – всмятку, пять минут – вкрутую! Если б одни мы стреляли, тогда все можно до минуты рассчитать... А тут еще немцы, черт их дери, тоже стреляют!

И, как бы в подтверждение его слов, немецкая ротная мина хлопнулась впереди, за сто метров от будки.

– А что не атакуете, чего ждете? – напористо спросил Максимов.

Его не задел ответ Серпилина, но он горел желанием, чтобы это Воскресенское было взято с его приездом сюда, и готов был сделать что угодно – хоть сейчас же самому поднять людей и пойти с ними в атаку!

– Одним батальоном обхожу, – сказал Серпилин. – Но люди усталые, метель, идут, сколько хватает сил. Жду, пока выйдут на дорогу в тылу у немцев.

– А где Пермяков? – спросил Максимов о комиссаре дивизии. – В других полках?

– Нет, здесь, все мы здесь... Нам бы это Воскресенское взять, мать его так... – выругался Серпилин. – В нем весь фокус. Как возьмем, сразу и перед другими полками все посыплется! За артиллерией комиссар поехал, артиллерию у нас метель съела. В ноги поклонюсь, только бы пушки мне приволок!

– Значит, хорошо сработались? – спросил Максимов.

– Делаем каждый что может, – ответил Серпилин и сердито ткнул рукой в сторону горевшей станции: – Сволочь только может не сработаться в такой обстановке, а мы с ним, слава богу, не сволочи! Когда начальники не срабатываются, на этом солдаты гибнут!

– Железнодорожная школа горит! – вдруг печально крикнул человек, пришедший вместе с Максимовым и сперва державшийся поодаль, а сейчас вышедший вперед и смотревший из-под руки на пожарище.

– Вы там поосторожней из-за будки-то высовывайтесь... не ровен час, резанет миной! – крикнул ему Серпилин.

Сначала он подумал, что Максимов взял с собой кого-нибудь из инструкторов политотдела, но сейчас узнал в этом неосторожном человеке секретаря райкома. Утром они мельком виделись в только что взятом городе; станция тоже относилась к его району, и секретарь спрашивал у него, когда он рассчитывает взять Воскресенское. Было это утром сегодня. «Да неужели всего-навсего сегодня?»

– Не узнал вас сначала, – сказал Серпилин. – Богатым быть!

– Не похоже... – глядя на пожар, невесело отозвался секретарь райкома и, не утерпев, опять вылез на открытое место, чтоб лучше разглядеть новый, только что вспыхнувший столб пламени. – На товарной пакгаузы зажгли... второй и четвертый! – снова горестно выкрикнул он.

– Напросился со мной, – сказал Максимов. – Думал, что уже... – Он не договорил и спросил Серпилина тихо, шепотом: – Федор Федорович, когда станцию думаешь взять?

Серпилин посмотрел на часы.

– Жду Баглюка. Через полчаса должен выйти на шоссе... Должен, – повторил он.

– Ну этот все, что сможет, сделает! – сказал Максимов.

– А кто его знает, сколько и кто может? – сказал Серпилин. – Может, он и сделает все, что он может, а другой на его месте смог бы и больше и быстрей! Я вот тоже делал сегодня все, что мог, – так считал. А может, другой на моем месте уже взял бы это Воскресенское!