согреться.
На штирборте послышался шум. Ланнек наклонился и увидел, как один из матросов выбирает линь с крючком на акулу; метрах в ста от судна его невидимая пока что добыча неистово вспенивает воду.
— Эй, ребята, сюда! — вопил матрос, не в силах управиться в одиночку.
Никто не отзывался, и Ланнек, кубарем скатившись по трапу, бросился на помощь. Какое все-таки облегчение вцепиться обеими руками в режущий ладони линь и ворчливо бросить:
— Беги тащи гарпун!
Ланнек сгорбился от натуги — так упорно сопротивлялась гигантская рыба. В последние дни матросы частенько забрасывали в воду линь, наживленный куриными перьями, и время от времени акулы попадались на приманку.
На шум прибежал феканец, и они вдвоем принялись выбирать линь, а матрос встал сбоку, высоко подняв гарпун.
Работа была адова, и обоим сразу стало жарко — вспотела спина, забилось сердце. Ланнек ни о чем больше не думал. Он стиснул зубы и равномерно подтягивал к себе линь, глубоко врезавшийся в ладони.
— Ха!.. Кампуа, не отставай!
Вода кипела все ближе, и, когда от кормы до акулы осталось не больше трех метров, матрос, вскочив на фальшборт, метнул гарпун, который глубоко вошел в тело хищника и теперь торчал над волнами, как древко знамени.
— Давай! Тяни!
Еще несколько минут отчаянных усилий, и трое мужчин с блаженной улыбкой расслабили мышцы: на палубу, широко разевая пасть и словно все еще пытаясь во что-то вцепиться зубами, грохнулась двухметровая акула с кровоточащим боком.
Не создавалось ли иногда впечатления, что Ланнек похож на человека, которого выставили из собственного дома? Он снова прошел мимо боцмана, достаивавшего вахту. Выпил в штурманской стопку кальвадоса, взглянул на карту и от нечего делать отправился к радисту.
Подходя к дверям, он услышал стук пишущей машинки. У Поля Ланглуа была портативка, и он перепечатывал на ней свою писанину.
Муанар изучал теорию Эйнштейна, радист сочинял приключенческие рассказы для детских журнальчиков.
Ланнек распахнул дверь:
— Работаешь?
Он обращался к Полю то на «вы», то на «ты» — смотря по настроению. Сегодня «ты» означало, что у капитана появилась безотчетная потребность в общении.
Ланнек опустился в кресло, прямо перед рацией.
— Что же ты строчишь?
Ему показалось, что собеседник смутился, и, увидев на столе отпечатанный листок, он пододвинул бумагу к себе.
«Полиция считает, что ей удалось наконец напасть на след убийц из Вильфранша. Дело, видимо, идет о…»
Ланнек сообразил, что это запись последних известий, принятых Ланглуа по радио.
«Из Рима сообщают, что летчики…»
Он набил трубку, обшаривая каюту глазами.
— Последние известия ты тоже теперь отстукиваешь!
Обычно Ланглуа ограничивался тем, что излагал события дня за столом, а перехватив что-нибудь сенсационное, устно докладывал капитану.
Листки, кстати сказать, были отпечатаны очень тщательно.
— Это для моей жены?
Ланнек угадал. Сделал вид, что смеется, но на самом деле окончательно взбесился.
— Давно ты основал собственную службу информации?
— После Гамбурга. Я думал, что смогу…
— Черт побери!
Рядом с листками лежал блокнот, куда Лангдуа записывал принятое со слуха. Для приличия Ланнек заглянул и туда.
«Сан-Паол-де-Луанда. — Немецкий грузовоз… „Город Дюссельдорф“, загоревшийся в тридцати милях от берега Африки, всю ночь подавал сигналы бедствия. Пожар начался в трюме, груженном немытой австралийской шерстью. К четырем часам утра вся команда, за исключением двух матросов, о которых ничего не известно, нашла себе прибежище на баке, и радист передал, что долго ему не продержаться: дым густеет, и шкалы уже не видно.
После этого «Город Дюссельдорф» окончательно замолк.
Ближайшее судно — пароход компании Дельмас «Ажен» все еще находится в десяти — двенадцати милях от места катастрофы».
Лицо Ланнека осталось бесстрастным. Он знал эти берега по ту сторону экватора, сам ходил на «Ажене» и отлично представлял себе, что творится сейчас там, под небом, подернутым пеленой зноя.
— А это сообщение почему не отпечатал?
— Так, пожалуй, будет лучше, — промямлил Лангдуа, который держался все более робко, словно у него день ото дня появлялось все больше к тому оснований.
— Отпечатай.
— Вы считаете?..
— Кому я сказал — отпечатать? И снесешь моей жене вместе с остальным.
В голосе Ланнека зазвучала ярость. Хозяин он здесь или нет?
— Впредь печатайте все, что представляет интерес, и первым читать буду я.
Ланнек с размаху захлопнул дверь и несколько минут одиноко стоял на шлюпочной палубе.
Что если «Трем небесный» тоже загорится? Впрочем, там, где они сейчас находятся, это не так опасно, как в пустынной Южной Атлантике. В сорока с небольшим милях слева — шотландский берег, справа — недалеко до Норвегии. Не видно, правда, ничего — ни суши, ни судов, но вокруг шныряют другие пароходы, особенно траулеры. Они вышли на лов сельди и по первому зову подоспеют на помощь.
Ланнек улыбнулся: он вообразил, как перетрусит Матильда, прочитав сообщение.
Поделом ей! Сидела бы себе в Кане да слушала каждый вечер скрипку этого болвана Марселя!
Вот отчего он бесится — оттого, что именно болваны, провинциальные подонки вроде Марселя или Оскара Питара, смеют разрушать его счастье!
Да, счастье, потому что он никогда не был так счастлив, как в день отплытия из Руана. «Гром небесный» казался ему тогда самым лучшим судном на свете, даром что труба у него узкая, как печной дымоход, и несовременная, как кринолин.
Ну что ж, он защищал кринолин. Доказывал каждому, кто соглашался слушать, что в наше время разучились строить такие надежные и удобоуправляемые суда.
Да, он был счастлив! А когда Ланнек бывал счастлив, он любого мог убедить в чем угодно: энтузиазм делал его красноречивым.
Густой, как слизь, туман не нагонял на него ни тоски, ни даже просто меланхолии. Напротив! Он неоднократно ходил здесь до самого Архангельска и ни разу не скучал в плавании. Но тогда он чувствовал, что находится на своем судне. Твердо стоял на ногах. Курил трубку, рассеянно поглядывал вперед. Затем пропускал стопочку, читал объявления в газете трехнедельной давности, ложился на часок подремать, болтал с кем попало. Дни летели так быстро, что, прибывая в порт назначения, он удивлялся. Как! Уже?
А теперь Матильда сидит в кают-компании и гадает на картах! И чтобы попасть к себе, он должен пройти через эту самую кают-компанию под презрительным взглядом жены.
А она действительно напускает на себя презрительный вид. Увы, Ланнек притащил на судно не только ее, н и улицу Сен-Пьер, обувной магазин, ученого шурина с калекой-сыном — словом, всех Питаров и все, что связано с ними, вплоть до боцманши и кофейной гущи.
