— У нас осталось всего четверо суток.

Верно. Это оговорено в контракте. «Гром небесный» должен быть в Рейкьявике до истечения четырех дней, иначе фрахтователь получит неустойку за каждые просроченные сутки.

— Я знал Жаллю, когда он служил капитаном у Борда, — отозвался Ланнек. — Даже ходил с ним старшим помощником.

Тогда они были моложе. У них не было ни своих судов, ни жен!

Ланнек зигзагами добрался до радиорубки, и, когда вошел в нее, с него потоками лилась вода.

— Что нового?

Ланглуа знаками призвал капитана к молчанию. Он сидел в наушниках, записывал, крутил ручки, работал ключом.

— Что именно с ними? Где они?

Опять молчание. Наконец Ланглуа, не прерывая приема, нацарапал на клочке бумаги:

Новый бросок на мостик.

— Самый полный вперед! — скомандовал Ланнек.

До гибнущего траулера оставалось четыре часа ходу.

Идти было трудно: ветер все время разворачивал судно лагом к волне. Ланнек опять заперся с Ланглуа. Радист наспех записывал:

На «Громе небесном» вибрировал каждый лист металла: из машины выжимали все, что можно было выжать.

— Ты предупредил, что мы на подходе?

Ланглуа хмуро кивнул и опять принялся крутить ручки.

— Ну что?

Молчание. Оба замерли, и только палец Ланглуа по-прежнему не отрывался от ключа.

— Больше ничего?

Радист не ответил. В аппарате посверкивали голубоватые искорки.

— Все время вызываю, — бросил Поль. — И ведь вышел на их волну.

— Молчат?

— Погодите…

Ланглуа принялся записывать. Но это оказалась радиограмма с другого парохода, более удаленного от места катастрофы. Капитан извещал «Гром небесный», что следует прежним курсом.

— «Франсуаза» не отвечает?

— Знаете, что там произошло? — закричал радист: он не снял наушников и не слышал собственного голоса. — Я догадался: мне знакомы суда этого типа. У них смыло радиорубку — она расположена позади трубы.

За стеклами иллюминатора — сплошная темень: небо еще чернее, чем море.

— Не прекращай приема. Радируй, что мы на подходе.

Ланнек вернулся на мостик, ослепнув от мрака, на стену которого он наткнулся за дверью радиорубки.

— Замолчали! — чуть слышно бросил он Муанару.

Затем повернул голову: он заметил во мгле светлое пятно и узнал жену, забившуюся в угол, — так легче сопротивляться качке.

Уже четверть часа Ланнек, не шевелясь, вглядывался в море, где волнение становилось все сильнее. Мостик утопал во тьме, если, как всегда, не считать нактоуза, слабенькая лампочка которого еле- еле освещала руки рулевого. Грохот волн заглушал все звуки, и, пожалуй, лишь шестым чувством можно было угадать, что рядом есть люди.

Ближе всего к Ланнеку находился боцман — он курил трубку, и дым ее иногда долетал до капитана; чуть подальше стоял высокий сухощавый г-н Жиль.

Муанар в штурманской рассчитывал кратчайший курс к «Франсуазе».

Судно качало так, что оно то одним, то другим бортом черпало воду, и порой на стекла рубки обрушивались целые водопады пены. Неожиданно Ланнеку почудилось, что его зовут. Он насторожился, но прошло еще несколько секунд, прежде чем из темноты выступила фигура радиста.

— Капитан! Идите сюда…

Ланглуа выскочил на палубу, не успев натянуть дождевик, и теперь смешно втягивал голову в плечи под шквалами ледяных брызг.

Когда Ланнек поравнялся с ним, радист пояснил:

— Вы ведь знаете по-немецки? Вот уже минут пять со мной говорит пароход «Зетойфель», а я ничего не понимаю!..

В ярко освещенной рубке было тепло, и Ланнек, усевшись перед рацией и надевая наушники, уголком глаза заметил Матильду, устроившуюся в единственном здесь кресле позади аппаратов. Он почти не обратил на нее внимания: слегка искривил губы в иронической усмешке, и только. Нашла себе безопасное местечко? Что ж, пусть отсиживается.

— Ничего не слышу, — проворчал он, поворачиваясь к Ланглуа.

— Подождите. Они повторяют радиограмму каждые три-четыре минуты. Начинают примерно так; «Wir konnen nicht…»[6].

Они замерли. Теперь, когда дверь захлопнулась, всюду: и в рубке, и в бескрайнем море, заключенном в наушниках, — воцарилась тишина. Ланнек невозмутимо глядел в пространство, и никто не решился бы сказать, о чем он думает. Ланглуа, чье место занял капитан, стоя, подкручивал какую-то ручку Вдруг Матильда с радистом, хотя и были без наушников, услыхали отчетливый щелчок и увидели, что глаза. у Ланнека стали внимательными. Радио заговорило. Откуда-то донесся человеческий голос. Капитан морщил лоб и хмурил брови, силясь разобрать слова, а рука его автоматически записывала:

Говоривший несколько раз подряд повторил текст.

Голос у него был хриплый, тон лающий, словно этот неизвестный моряк с «Зетойфеля» охвачен слепой яростью.

Ланнек поднялся, уступив место Ланглуа, который первым делом удостоверился, что его никто не вызывает на других волнах.

— Незадолго до этого я поймал английский пароход, передававший морзянкой, но я еще не успел найти его позывные в справочнике.

Не снимая наушников, радист придвинул к себе толстый растрепанный том и лихорадочно начал листать.

— Вот он. Это «Глинн». Полторы тысячи тонн.

— Где он?

— Вызываю.

Раздалось потрескивание, полетели искры. Ланнек стоял прислонившись к двери и стараясь не смотреть на жену: он представлял себе, какое у нее измученное лицо.

Ланглуа искал в эфире английский пароход, находившийся где-то неподалеку Радист начал записывать, вернее, заполнять строки точками и тире.

— Мне ответило норвежское судно «Флюнербур», капитан Расмуссен. Сейчас оно в нескольких милях от Фарерских островов. Делает шесть узлов и будет на месте часов через десять, не раньше.

И Ланглуа возобновил попытки выйти на связь с «Глинном», а Ланнек выбрался на палубу и, борясь со шквалом, направился к мостику.

Было уже не разобрать, чем залито судно — дождем или волнами. Чем ближе «Гром небесный» подходил к Папа-банке, одной из коварнейших отмелей в Северной Атлантике, тем сильнее бушевал океан.