Один молодой, широколицый, в очках. Другой — лысый, лет сорока. Оба одеты в дешевые куртки и обуты в «ортопедические» башмаки. Композитор немного помолчал и произнес:
— Я хочу обменять марки на доллары.
— Нет проблем!
— По тому курсу, который здесь.
Парочка плохо говорила по-русски.
— Вы подождите, мы сейчас принесем. Если хотите, пойдемте с нами!
— Пойдем! — Композитор устремился за парочкой.
Молча дошли до отеля «Форум». Здесь молодой очкарик попросил подождать, сам сбегал в вестибюль и через три минуты принес, очевидно, взяв у кого-то, доллары.
— Пойдем к конторе! — скомандовал Композитор. Парочка пошла за ним.
— Нам нужны марки, мы собираемся ехать в Германию, — ворковал лысый. «Так ты туда и поедешь в ортопедических башмаках», — подумал Композитор. Они снова подошли к конторе. Вокруг не было ни души.
— Покажи доллары, — сказал Композитор.
«Их двое, одинокое место. Я нарушаю правила. — Да брось ты! Люди старались для меня, сбегали специально, неудобно их подводить». Лысый вручил Композитору шестьсот долларов сотенными бумажками.
— Я проверю, — повелительно промолвил наш герой, открывая дверь конторы. Он протянул деньги девушке в окне и спросил:
— Пани, это настоящие доллары?
— Где пан взял их? — улыбнувшись, спросила девушка. Композитор ничего не ответил. Девушка посмотрела, пощупала доллары и вернула их со словами:
— Да, настоящие.
Композитор вышел из конторы. Парочка с напряженными лицами ожидала его у выхода.
— Будешь меняться, будешь? — напористо спросил молодой. Затем он резким движением вырвал у Композитора купюры.
— Давай марки! — приказал он. Композитор засунул руку в карман, извлек бумажник и протянул очкарику девятьсот марок. «Я нарушил правило. Зачем я это делаю, ведь обмен по этому курсу невыгоден. Надо попросить добавить несколько долларов.»
— Добавь еще десять долларов, — сказал Композитор. — А то невыгодно.
Лысый полез в карман и извлек оттуда несколько однодолларовых купюр.
— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, — считал очкарик сотенные долларовые бумажки и еще раз, два, три, четыре, пять, шесть долларов. Шестьсот шесть долларов, на, держи.
Композитор взял, пересчитал, все было правильно. Но он продолжал задумчиво и заторможенно смотреть на деньги.
— Будешь меняться, будешь? — вдруг разом заорали оба.
Композитор отпрянул.
— Полиция! — зашипел лысый. — Зайдем за угол.
Композитор послушно пошел за ними.
— Смотри, — сказал молодой. Он снова взял у Композитора доллары и стал считать. — Раз, два, три, четыре, пять, шесть — шестьсот, раз, два, три, четыре, пять, шесть — шестьсот шесть. — Он протянул деньги Композитору. Как зачарованный, маэстро смотрел на купюры.
— Все нормально? — спросил лысый, глядя в глаза Композитору. Тот ничего не отвечал. Парочка медленно спускалась по ступенькам лестницы. Оба вежливо поклонились.
— До свидания!
Еще пару секунд Композитор смотрел на деньги, а затем стал перебирать бумажки. Сотенной была только одна, причем вид у нее был подозрительный, все остальные были по одному доллару. Он прыгнул вниз, пролетев несколько ступенек, и рванулся вдоль по переходу. Только через пятьдесят метров попались первые люди — то были продавцы порнографических журналов.
— Туда, туда, — они жестами показывали направление.
Никто не мешал бегу. Промчавшись через длинный коридор, ведущий в сторону эстакады, парочка завернула за угол. «Почему они не разбегаются в разные стороны?» — последняя мысль Композитора перед тем, как он тоже завернул за угол. Здесь он увидел их красные от мороза и быстрого бега лица.
— Отдай, сволочь! — бросился Композитор на молодого, вцепившись ему в воротник и ощутил неприятный запах изо рта очкарика, который нанес два неумелых, но страшных удара ножом.
Лестничный пролет, на котором лежал Композитор вниз головой с поджатыми под туловище руками, был из тех бестолковых мест, где люди появляются редко. В российских городах мы часто видим подземные тоннели, по которым добрые граждане боятся ходить.
Последними видениями Композитора были небольшой парк, в котором он гулял в детстве, сжавшаяся в комочек дочка на автобусной остановке, улыбающаяся жена в белом свадебном платье.
3.
Не оставляя на снегу никаких следов от своих сапог, к Композитору подошли двое. Один был в сером походном мундире гвардейского егеря, на голове — треугольная шляпа. Другой — в красивом генеральском мундире с эполетами. Первый был никто иной, как Император Запада Наполеон Бонапарт, второй — его верный соратник мсье Коленкур.
— Сейчас кончится, — произнес Император, вглядываясь в худое, с синяками под глазами лицо Композитора. — Еще один, еще один! И самое страшное — что не на войне. С одной стороны — жалко, а с другой — может быть, самое время.
— Какое время, что вы имеете в виду, Ваше Величество?
— Видите ли, Коленкур, я всегда мечтал быть Императором Востока…
— Но для Вас ли это время? Вы же сами как-то говорили о том, что пройдут тысячелетия, прежде чем появится подобный Вам и сложатся обстоятельства, подобные Вашим!
— Разве вы не замечаете, Коленкур, что эти обстоятельства уже складываются? И подобный мне — вот он, полюбуйтесь, он лежит перед вами!
— Этот худой, плохо одетый несчастный?
— В его годы я тоже одевался отнюдь не изысканно и был весьма худощав, особенно после того, как был награжден проклятой чесоткой.
— И что же Вы еще находите в этом молодом человеке общего с собой, кроме худобы?
— Между прочим, он — лейтенант артиллерии, хотя в артиллерии ничего не понимает, да и не нужно им сегодня никакой артиллерии. У них появились другие штучки! Он пробовал публиковать кое-какие философские выкрутасы, я тоже этим баловался в молодости. Мне нравятся его замечания по поводу западного либерализма. Царство либерализма, ха-ха, и это когда на Земле столько голодных и озлобленных! Уже начато кровопускание, вопрос — каким оно будет, локальным или глобальным. Средневековые лекари все болезни лечили кровопусканием. Либералом можно быть в либеральном мире, в остальных же случаях большие батальоны всегда правы!
— Вы же сами сказали, что сейчас им не нужно никакой артиллерии. Следовательно, не нужно и батальонов.
— Да, я не думаю, что они — самоубийцы. Использовать те самые штучки они не решатся. Хотя однажды именно хваленые либералы сбросили пару таких игрушек на два восточных города! Этот так называемый либеральный мир задыхается в своих нечистотах, в своих выделениях. Вы подумайте — у них все построено на доносительстве. Если каждый из них не будет доносить на каждого — это «правовое» общество рухнет. Они все — истцы, ответчики и свидетели! Даже принимая человека на работу, они справляются у его соседей — не пьет ли он горькую, не слишком ли он любвеобилен?
— Ваше Величество, но они же живут по Вашему Кодексу!
— По моему Кодексу? Отчасти вы правы, Коленкур. Но я большее значение придавал равенству, а не свободе, которой я, надо признать, пренебрегал, вынужденно пренебрегал. Правда, вернувшись с Эльбы, я
