вдоль берега пролива Вилькицкого, каменный гурий скрывался под сугробами; я стоял на самом северном краю тверди земной, и в голове звенели кованые слова Николая Заболоцкого:
Строки били в сердце; ветер выдавил слезу… я отвернулся, смахнул ее перчаткой. Впереди был бесконечный Ледовитый океан, который я видел впервые: он был весь покрыт льдом. Берег покато уходил вниз, граница между землей и водой была скрыта под снегом. Я еще не знал всего коварства этой границы.
Перед взлетом я пешком прошелся по заснеженной полосе, убедился в том, что снег изрыт колеями и затвердел, как рельсы. Бледными огнями в сумерках горел временный световой старт: кабель с лампочками был протянут прямо по снегу. Ветерок нажимал слева, и прилично. Надо было уматывать, пока не задуло всерьез. Уже потянулись через полосу косые струи поземка.
На разбеге я дал правой ноги по ветру, выдерживая направление, дождался скорости 85, выдрал переднюю ногу, дал команду «взлетный» и тут же почувствовал, что меня тащит вправо. Твердый, казалось бы, снежный покров оказался предательски неравномерным по плотности: правая нога забуривалась все глубже, тормозящий момент от нее значительно превышал флюгерный момент от ветра, разворачивающий нас влево; пришлось, несмотря на ветер слева, срочно давать левую педаль и хорошо тормознуть. Самолет клюнул носом, я снова вытащил ногу из снега, но левой педали уже не хватало удерживать машину; она упорно норовила заехать за правую обочину.
Торец тем временем приближался. Скорость от этих клевков нарастала медленно, но полная тяга винтов делала свое дело: прыгая по ледяным передувам, застругам и колеям, почти взвешенный самолет шел по диагонали, уже едва касаясь колесами снега.
Мои сомнения на тему, «соберем» световой старт или успеем оторваться до того, как правая нога пойдет по фонарям, развеял инструктор, давший механику команду на довыпуск закрылков. Машина вспухла и оторвалась вовремя. На всякий случай я не спешил убрать шасси, а заложил левый крен и попросил штурмана убедиться, горит ли старт. Ветер успел утащить машину далеко вправо, и штурману удалось через блистер увидеть слева подмышкой, что старт таки горит. Шасси убрались, и тогда я почувствовал, как течет у меня пот между лопаток.
Коварство границы между берегом и морем познал впоследствии один из наших экипажей, барражировавший на малой высоте вдоль берега в поисках ледовых проходов. То ли видимость ухудшилась, то ли заблудились они в белой мгле, – только внезапно винты чиркнули по насту, и не успел командир поддернуть машину, как она уже зарезалась и поползла по снегу, взметая белые фонтаны через крылья. К счастью, берег оказался ровным; отделались лишь погнутыми винтами.
Судьбу экипажа и машины я уже не помню; запомнил для себя только сам факт и сделал профессиональную зарубку в памяти: как нельзя расслабляться вблизи поверхности планеты. Она очень редко допускает столь счастливые исключения из своих жестоких правил.
*****
Полеты над чистым в ту пору ото льда, парящим Карским морем не вызывали особого страха. О каких-то плавсредствах на борту не было и речи: они были бесполезны. Мы верили в надежность машины.
Главным же чувством, которое переполняло меня в то время, была романтика. Мне повезло летать в тех краях, где герои-одиночки прокладывали путь к Полюсу; имена первопроходцев постоянно всплывали из глубин памяти, а знаменитое стихотворение Заболоцкого «Седов» я заучил наизусть еще в школе. И вот я здесь! Вот, рукой подать, лежит архипелаг, где покоится прах национального героя России! Снова и снова звучат в голове эпические строки:
Мы летим между этими островами, их угрюмые черные базальтовые обрывы то едва проглядывают, зажатые между поверхностью льда и кромкой низкой облачности, то возносятся вверх, переходя в ослепительно белую поверхность ледника. Я вижу этот пещерный, первобытный лик солнца, от начала времен освещающий только туман и взвешенный снег, в котором теряется ощущение пространства. Я лавирую между айсбергами, ищу затерянную в белой мгле посадочную полосу – и каждой клеточкой тела впитываю святую романтику Севера.
Какой силой духа должен был обладать этот Человек, какая великая мечта двигала всеми его помыслами!
Вот, всего в какой-то тысяче километров от меня, лежит эта точка Земли. Лету до нее – ну, четыре часа. Это – нам, сейчас, на железной машине. А он шел пешком, с двумя верными сподвижниками, оставив позади всю прежнюю жизнь, оставив корабль, затертый льдами, оставив надежду вернуться…
Он еще не знал словечек: «гламур», «общество потребителей», «наркомания». Он не знал даже слова «витамины». Тогда вообще никто о них не знал.
Но он знал, что такое Дух Человека!
*****
Ввод в строй прошел для меня рутинно. Были налетаны необходимые часы; Михаил Федорович с чистой совестью подписал мне бумаги, меня проверили, допустили, поставили штамп – и вперед! Весенне-летняя навигация требовала рабсилу.
Начались обычные пассажирские рейсы. День за днем, месяц за месяцем, саннорма за саннормой. Подъем в 4 утра, пешком 6 километров на аэродром, в АДП, пешком на стоянки, подруливание на перрон,
