Никому, никогда не годилась.Прачка сына любила, молилась.Угодила спьяна под лед.Дьявол душу ее заберет.Сын владельца этих хоромНе услышал февральский гром.(Помнишь в Берне: зимой — гроза?В сорок втором? Ты отвел глаза.)Много было всяких примет,Вех, тропинок, дорожек, мет.Не годилась такая я.Разделилась еще семья.Слышишь, прачка стучит вальком.Кровь звенит голубым виском.На руке часы — комары,Капли крана — до той поры.Половицы скрипят и шкаф:Ты не прав, ты не прав, не прав.Этот ужас и этот знойНазываются тишиной.Над собором птицы кружат,Под забором щенки визжат.Одиночество. Тишина.Прачка молится у окна.Может быть, и я пригожусь,Отвлеку твою, барин, грусть.Фрекен, милая, о, вернись,Потихоньку ко мне подымись.Сани ждут у самых ворот.И не треснет в канале лед.Лебедь выгнулся на санях,Как сирена на кораблях.Королева Зима везет,Роза даже во льду цветет.И я словно слежу во сне,На снегу, на белой стене.17.8.1942
ПОЭТ, ИЗДАТЕЛЬ, ЗВЕЗДОЧЕТ И МУЗА
Издатель:Бумага нынче очень дорогаНе подступись. Опять же и цензура.И кто теперь стихи читать захочет,Притом же русские? Вы посудите сами,Но издавать, конечно, что-то нужно.Мы ведь живем в великую эпоху.Не надо, чтоб потомки говорилиПро нас, что отразить мы не сумели,Что не освоили такой момент.Не оценили этой катаклизмы.Ну, как, поэт, что пишется у вас?Вы, кажется, немного приуныли.ПОЭТ:Не пишется, не спится. Надоело.Я так устал, что даже и похвалНе ждет мое ответственное дело…Я не писал. Я только вспоминал…Я знаю все, но память изменяет.И русский изменяет мне язык.Французский — легче, мысли заменяет,И изъясняться я на нем привык.ИЗДАТЕЛЬ:Стыдитесь! Что потомки ваши скажут?Что эмиграция пожрала вас?Саводника купите, Даля. ПодпишитесьВ библиотеку Цюриха скорей.ПОЭТ:Любительство. Искусственный язык.Я послужу, быть может, лучше Музе.Переводить я с русского привык,И с Музой я почти всегда в союзе.Она надменна и, порой, — глупа.Но что же делать? Музу обуздаю.Я потружусь для скрипок, ритмов, па.Как говорится, будет дар Валдаю.К тому же переводчики стихов —
