В первое воскресенье поехали смотреть невесту. Робкая, маленького роста, гладко причесанная, она чем-то напоминала Широкову покойную Газилю. Когда он хмуро поглядел на нее, она даже побледнела, заморгала, прячась за материну спину.

— Ну вот чего, дорогая, — сказал Логин Андреевич внушительно и с расстановкой. — Ты не зарься на то, что у жениха твоего волос кудряв да щеки свекольные: он мужик-то уже бывалый, молью кое-где траченный. А главное дело, есть у него приданое — сын, сирота по пятому году… Так вот, прямо тебе скажу: обидишь ребенка, руки-ноги твои оторватые будут в углу валяться.

— Что-то уж по-первам больно строго, сваточек… — начала было невестина мать.

— С тем нас и возьмите, — отрезал Логин Андреевич. — Уж простите меня великодушно.

Невеста пролепетала что-то невнятное, беспомощно оглянувшись на Мишку. Тот улыбнулся широко и радостно.

Осенью Камиля отдали в детский садик.

— Чего ему со старухой-то сидеть, — рассудил Логин Андреевич. — Там вон их ворох, ребятишек-то. Все веселее.

И когда пошел в первый день, чтобы вечером забрать внука домой, спросил няньку:

— Не баловал?

— Баловства нет, а уж больно затейный: песни поет, пляшет!

— На это его взять, — не без тайной гордости согласился Широков. — Артист растет. Мы на него дома иной раз живот оборвем. Откуда чего берется!..

Ведя внука за маленькую шершавую руку, Логин Андреевич думал: «Боек парнишка, не в матку пошел. Отцова голова отчаянная… Таким-то, пожалуй, легче прожить».

К старости плохо стал спать Широков. С вечера вроде заснет, а уж с полночи лежит с раскрытыми глазами, прислушивается и чувствует, что жена тоже не спит. Оба думают о внуке: растет, шея вытянулась, уши торчат на круглой стриженой голове. Глаза черные, бойкие. С ребятишками уже не бегает; целыми днями играет на маленькой гармошке и поет, да так, что становится чудно: сам щуплый, небольшой, а голос звонкий, не детский, вроде как рыдающий…

Подрос Камиль, выступил на смотре самодеятельности, играл и пел уральскую «Рябинушку». С тех пор стали его приглашать по избам, таскать по вечеркам.

«Дельно ли это? — думал Логин Андреевич. — Бабы, девки затреплют парня, отобьют от настоящего дела. У людей вон дети в горные мастера, в инженеры выходят, а то и повыше… А Колька будет в гармошку пиликать да песни хайлать…»

И хмурился, когда видел, как Петровна, подпершись рукой, умиленно слушает Колькины песни.

Один раз услышал Логин Андреевич, как жена упрашивает Камиля:

— Коль, поел бы. Гармонь не уйдет. Я тебе лапшицы налила…

— Да ну тебя, бабушка, — недовольно отозвался Камиль, не поднимая от ладов стриженой головы. — Мешаешься тут, сбиваешь только…

Логин Андреевич с сердцем стукнул кулаком по столу:

— Ты как это бабке отвечаешь? Ах ты, дьяволенок черный!.. А вот как я тебя с твоей гармошкой пущу кубарем!..

Камиль вскочил. Маленькие пальцы впились в лады гармошки.

— Дедушка, не надо!.. Не серчай! — крикнул он жалобно и звонко.

Через неделю Широков собрался в Нижний Тагил: не выдержал, решил купить внуку вместо старой, разлаженной гармошки новый аккордеон…

Вскоре после того как привёз, вошел как-то Логин Андреевич в избу, хотел спросить что-то у жены, а та приложила пальцы к губам: тихо, мол. Широков прислушался, сел на лавку. В передней горнице Камиль играл что-то незнакомое. Широкову показалось, что не то вода журчит, не то шумит лес…

— Чего играл-то, Коль? — спросил он у внука, когда тот кончил.

— «Амурские волны» небось, сидите тихо, сейчас петь буду.

Со двора, бросив копать огород, пришел Мишка со своей молодой, тоже послушать. Петровна, отвернувшись, стояла у окна и, чтобы не выдать себя, не вытирала слезы, которые падали из глаз на розовые цветы герани.

За окнами бурно и весело, крутясь у камней, текла Злая.