поводу того, что дикторы 'осмелились' произносить на иврите слова 'Эрец Исраэль'. О том же сообщали с возмущением арабские газеты: 'Чужому языку дали место в чисто мусульманской стране.' - 'Это название (Эрец Исраэль) оставляет шрамы на сердцах арабов, так что многие из них чуть не разбили свои радиоприемники.'
Британские чиновники пошли на уступки и приказали еврейским дикторам взамен наименования 'Эрец Исраэль' произносить 'Палестина, алеф-йод' (первые буквы слов 'Эрец Исраэль'). Но дикторы нашли способы обходить этот приказ; они говорили 'Эрец, в Эрец, из Эрец', и все понимали, о чем идет речь. 'Га- Тиква' была под запретом на радио, и ведущие программ ставили отрывки из чешской народной песни, музыка которой напоминала сионистский гимн. Однажды техник 'случайно' пустил в эфир 'Га-Тикву' - взамен британского гимна; в другой раз, когда англичане искали в Ягуре оружие, диктор сообщил радиослушателям: 'Для вас прозвучит песня 'Мы отсюда не сдвинемся', сочиненная в кибуце Ягур'.
В 1948 году, после образования государства, Палестинское радио переименовали в 'Кол Исраэль' - 'Голос Израиля' (регулярное радиовещание на русском языке началось в 1964 году).
'Магендавид адом' ('Красный щит Давида') - общество по оказанию неотложной медицинской помощи; впервые предложил это название Моше Арленгер, глазной врач в Швейцарии. 'Магендавид адом' появился в Эрец Исраэль в 1918 году; в Иерусалиме открылась больница с еврейскими врачами и сестрами, чтобы создать больным и раненым 'национальную атмосферу'. Первый 'Магендавид адом' прекратил существование через несколько лет, а в 1930 году был создан вновь и существует по сей день. Его эмблему - красную шестиконечную звезду на белом фоне - можно увидеть на машинах скорой помощи в городах и поселениях Израиля.
***
Писатель Артур Кестлер, автор знаменитого романа 'Тьма в полдень', несколько раз приезжал на эту землю и оставил впечатления об Иерусалиме конца 1920-х годов: 'Иерусалимская меланхолия - местная болезнь, и источник ее в одновременном воздействии трагической красоты и надчеловеческой атмосферы города. Это пронзительная и гордая красота. Дух Божий витает над камнями, видевшими больше убийств, изнасилований и ограблений, чем в любом другом месте мира. Жители Иерусалима отравлены святостью. Никогда еще я не был так близок к божественности и так от нее далек'.
***
Одним из духовных лидеров ортодоксального еврейства Эрец Исраэль был раввин Авраам Карелиц (известный под именем Хазон Иш, 'Видение человека' - по названию его 22-томного труда). Он непримиримо относился к сионизму и не признавал Верховный раввинат; тех же взглядов придерживался иерусалимский раввин Йосеф Хаим Зонненфельд. Противники сионизма утверждали, что без 'Божественного вмешательства' нельзя изменить судьбу народа: 'Избавление придет от Господа, Который пошлет Мессию, чтобы привести нас на Святую Землю. Мы не желаем свободы от человека, кем бы он ни был, а хотим ее от Всевышнего'.
В 1935 году последователи рава Зонненфельда основали в Иерусалиме ультраортодоксальную общину 'Нетурей карта', чтобы быть 'свободными от влияния современного духа с его ложными идеями' ('нетурей карта' в переводе с арамейского языка - 'стражи города'). Члены этой общины считают, что существование светского Израиля противоречит еврейской религии, а потому не признают государство и его учреждения, не голосуют на выборах и не принимают израильское гражданство. Праздник Дня независимости страны для 'Нетурей карта' траурная дата; к концу двадцатого века их община насчитывала не более тысячи человек.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Этот рассказ - о человеке, который не существовал на самом деле, но мог бы жить на этой земле. М. Тальми написал о нем ностальгический очерк под названием 'Где балалайка? Где домбра?' (газета 'Маарив', восьмидесятые годы двадцатого века):
'Запишите. Имя мое - Танхум Фишман. Приехал в страну из Каменец-Подольского в 1921 году. Записали? Возраст - восемьдесят с плюсом. Трое детей. Восемь внуков. Первое место поселения - пески Тель-Авива. В палатке британского образца времен Первой мировой войны.
Что за удивительные пески были на месте теперешнего Тель-Авива, океан белых, чистых песков! Не было домов. Не было улиц. Были мечты. Были идеалы. Не было Сохнута, министерства абсорбции, министерства строительства. Ничего тогда не раздавали, ничего не делили. Приезжали, чтобы давать, - давать, а не брать. Приплывали с одним чемоданчиком, сходили в яффском порту, ехали в повозке до палаточного лагеря. Ответственный мне сказал: 'Походи между палаток. Где найдешь свободное место, там и располагайся'.
Покупал хлеб, коробку сардин, два помидора, три апельсина - еду на весь день. Никто не жаловался, даже если бы и хотел пожаловаться, - некому. Это были прекрасные дни. Тяжелые дни. Но была и радость, удовлетворение, любовь. Что вы знаете о любви? Что вы знаете о том, как сидели ночами возле моря, на вершине песчаной дюны - вокруг ни души. Только песок и крики лисиц. И сверху звезды, луна, роса падает на волосы девушки, прекрасные запахи поднимаются с земли, и проходило немало дней, прежде чем ты брал ее руку в свою. Не как сегодня. Еще не узнал фамилию девушки, а ты уже в ее постели.
Была нежность. Деликатность. Не стояли посреди улицы, не целовались на виду у всех. Конечно, и тогда целовались, и тогда были красивые девушки, очень красивые, но не было киосков, где продают журналы с фотографиями девушек, - простите меня, - у которых всё, что можно, вывалено наружу. И поверьте, даже тогда было у девушек, на что поглядеть, и глядели, но не делали из этого карнавала.
Наркотики! Кто знал тогда о наркотиках? Не кололись и не нюхали. Нюхали нарциссы, цветы акаций, запахи апельсиновых садов Яффы и Рамат-Гана. Даже дискотек тогда не было, - кому они нужны? Пески были у нас. Чистые пески, и небо, и звезды, любовь в сердце и вера в друга. Вечером, после тяжелой работы, бывало, сидим на песке и поем песни. Ребята играли на мандолине, на балалайке и гитаре; танцевали польку, краковяк -танцы, что прямо из сердца шли в ноги. Там, на песках, были мои самые прекрасные дни в Эрец Исраэль.
Работал с нами прекрасный парень, чудак - звали его Мишка. Был у него голос, удивительный голос, и когда он пел песни, у всех были мокрые глаза. Ох, Мишка, Мишка! Поет, бывало, и подыгрывает себе на балалайке или на домбре. Домбра. Что-то вроде гитары с животом, - где вы увидите сегодня подобное? Ее струны не играли, они плакали. И когда Мишка пел и играл на домбре, все сидели с закрытыми глазами, кузнечики переставали трещать, арабские собаки не лаяли - весь мир молчал и слушал. И если есть на свете Бог, то и Он прекращал все дела и слушал Мишку. Я не знаю, что Мишка сделал плохого Богу, но в двадцать девятом году, во время беспорядков, арабы убили Мишку.
Вот так, дорогой. Что было, того не вернешь. У меня всё есть сегодня, только Соня-жена умерла три года назад. Есть квартира. Холодильник. Кондиционер. Ванная, как в журнале. Даже биде есть у меня, в нем я стираю свои носки.
Запишите: Танхум Фишман. Каменец-Подольский. Приехал в пески Тель-Авива в двадцать первом году. Жил в палатке, работал в апельсиновых садах, был шофером, руководителем работ на стройке, сержантом в английской армии во Вторую мировую войну, участвовал в больших сражениях. Сейчас на пенсии. Готов поменять квартиру с холодильником, ванной и биде на палаточный лагерь в песках. Чтобы были те люди, тех времен, с их идеалами, и чтобы был Мишка, чудак Мишка, что пел песни и подыгрывал себе на домбре и на балалайке.'
Х. Вейцман (из воспоминаний 1918 года): 'Тель-Авив в то время был маленьким прибрежным городком, насчитывавшим, быть может, сотню зданий и несколько сот жителей. Это было тихое, почти
