— Но куда же девались наши враги? — спросил Кенет.

— От криков нашего друга Ворона у них пошел мороз по коже. Я не порицаю их, потому что и сам никогда в жизни еще не был оглушен таким немилосердным карканьем. Но нет худа без добра. Пока индейцы отступают, воспользуемся возможностью без особых помех добраться до форта.

При таком заявлении в сердце бедной Флорелы возродилась надежда, и она не обманула ее: при первых лучах рассвета они приблизились к воротам ближайшего форта Шарлот, где и были приняты дружелюбно. Но на другой день после прибытия Напасть исчезла в неизвестном направлении.

— Друг Ник, у тебя хорошее зрение; взгляни-ка на тот пригорок и скажи мне, не видно ли там дыма? — спросил Гэмет.

— Вижу что-то похожее на дым, но, может быть, это поднимаются испарения с озера.

— Нет, это не испарения озера, а дым горящего леса. Посиди здесь, зверолов, пока я схожу и разрешу наши сомнения. Я любопытен, как женщина; надо удовлетворить любопытство во что бы то ни стало. Истинно так!

— А меня покинете? — заныл Ник жалобно. — У меня не хватит сил для борьбы, если я опять попаду в затруднительные обстоятельства в ваше отсутствие. Будь хотя бы у меня глоток вина, кажется, и сил бы прибавилось.

— Истину говорю тебе, друг Ник, я совсем забыл, что припрятал под кафтан флягу твоего смертельного врага. Охотно передам тебе ее, если дашь мне слово оставаться в границах умеренности, потому что пьянство, на мой взгляд, есть гнуснейшее злоупотребление небесными дарами. Но мир погибает в грехах. Ох! Ох! Ох! О-о!

— Хорошо, передайте мне флягу. Но меня бесит, что, кроме этого, я больше ничем не могу помочь себе. О-ох! Ох-о-о!

Ник Уинфлз завершил вздох порядочным глотком из фляги, насмешливо посматривая на Гэмета.

— И по твоей наружности видно, что ты нечестивец и язычник и что, всего вероятнее, совершил много зла в этом мире, — отвечал Гэмет с невозмутимым благодушием. — Ты головня, не вынутая еще из геенны огненной. Не прав ли я?

Авраам не спускал глаз с облаков дыма, показавшихся вдали, не обращая внимания на болтовню Ника, который завел нескончаемую историю о своей благочестивой тетушке и при этом до того разгорячился, что даже забыл про свои страдания и по-прежнему шутил и улыбался.

— Не хочешь ли поесть, друг Ник? — спросил квакер.

— Ах! Я так проголодался, что кусочек сырого мяса показался бы мне лакомством. Ведь я могу съесть все, что может переварить желудок, а вот мой старший брат, так он мог глотать и вещи даже неудобоваримые. Будучи ребенком, он глотал перочинные ножички ради потехи, а как возмужал, то сделал из этой способности прибыльное ремесло.

— Счастлив ты, что не дойдешь до этого затруднения! Вот тебе кусок хлеба и мяса, которые я прихватил со стола Марка Морау. Возьми и вкушай с миром.

— Благодарю и прошу позволения поделиться с добрым товарищем. Но, как уже сказано, мой брат стал глотать ножички ради заработка. И что же? Поверите ли, в один день, неумеренно наглотавшись, он так и умер.

— И что же после этого вышло?

— Начальство назначило продажу его имущества с аукциона в пользу вдовы, потому что в желудке его нашли более полуведра ножей и ножичков, которые пошли по высокой цене по случаю необыкновенного казуса. Я и сам присутствовал на аукционе, и посмотрите, какой нож был куплен мной за доллар, и только в знак уважения, так как я имел честь быть братом такого замечательного покойника! Ей-же-ей! Право слово так, и я покорный ваш слуга…

При этих словах он вытащил из кармана преогромный нож с роговой рукояткой.

— Ник, ты имеешь достойную осуждения привычку приврать, что вводит в соблазн мою правдивость, — заметил квакер, — при более удобном случае я постарался бы красноречивым словом избавить тебя от гнусного порока, но боюсь метать бисер перед четвероногим, об имени которого умолчу.

— Говорите, все говорите и ничего не бойтесь. Я все знаю и все прочел. Даже такие книги прочитал, которые так и не разрешили заданного вопроса. Ей-ей! Покорный ваш слуга!

— Ты философ, и я не стану критиковать твои принципы. Но верно, это настоящий дым на том холме. Друг Ник, подожди меня и ничего не бойся. Собака предупредит тебя в случае приближения неприятеля, чего, впрочем, нельзя ожидать.

Холм на берегу озера, куда направился Гэмет, находился на значительном от них расстоянии. Скалистая и почти безлесная возвышенность, освещенная бледным светом луны, имела печальный вид. Квакер, подчиняясь необъяснимому инстинктивному влечению, пробирался скорыми, неслышными шагами. Следя за ним, опытный охотник понимал, что, несмотря на религиозное благодушие, все северо-западные дороги и навыки звероловов были хорошо знакомы квакеру, что при первом боевом звуке с его лица исчезало величавое и меланхоличное выражение, глаза его сверкали наблюдательностью и его богатырский стан выпрямлялся, как бы сбрасывая с себя тяжелое бремя. С полным сознанием своей силы он гордо поднимал голову и крепко держал карабин наготове; его громадный топор привычно висел за поясом.

Приблизившись к холму, квакер счел за лучшее обойти его. Дым, предмет его любопытства, иногда скрывался за верхушками деревьев, а иногда ветер колыхал его винтообразную колонну, служившую Гэмету ориентиром. Наполовину обойдя пригорок, Авраам вдруг очутился перед довольно обыкновенной картиной в тех краях: группа дикарей сидела на корточках около костра. Сначала квакер мог рассмотреть только общий вид картины, но когда подполз ближе, то мало-помалу рассмотрел все подробности. Много было жизни и шума в этом зрелище: компания хохотала во все горло. Авраам разглядел и причину их веселья: объемистый бочонок переходил из рук в руки. Только две особы не принимали участия в общем веселье: индеанка, вероятно, враждебного племени, и захваченная в плен во время одной из тех страшных битв, которыми так гордятся воинственные сыны лесов. Она была привязана к небольшой сосне, и руки ее были так крепко стянуты, что она, видимо, страдала от боли. Гэмету показалось что она молода, хорошо сложена, с прекрасными чертами и не очень темным цветом лица. С печальной покорностью судьбе она прижалась к дереву, и большие черные глаза были устремлены к небу. Рядом с ней к могучему дубу точно так же был привязан человек, представлявший поразительный контраст с ней. Долговязый, худощавый и костлявый великан с каким-то треугольным лицом. Нос у него выдавался прямым углом, подбородок торчал острием, рот до ушей, впалые щеки и широкие скулы. На голове его рос целый куст волос морковного цвета, не знакомый, по-видимому, ни с гребнем, ни со щеткой, такого же цвета жиденькая борода. Грубая одежда, висела на нем мешком.

Гэмет заметил, что этот пленник смотрел на дикарей с тревожным и умоляющим видом. С нежной, почти родительской заботливостью он следил за опустошением бочонка и словно приходил в отчаяние при каждом новом глотке опьяневших дикарей. Язык был единственным органом, которым он мог свободно располагать, и потому он не щадил себя в усилиях, то обращаясь прямо к индейцам, то толкуя сам с собой.

— Упивайтесь теперь, проклятые змеи! Но дорого вы заплатите мне за свое пьянство, когда я прибегну к закону! Неужели вы думаете, что я только затем сунулся в вашу глушь, чтобы даром угощать вас вином? Орите во все горло, гнусные твари! Научил бы я вас уму-разуму, только бы загнать вас в уголок Соединенных Штатов, да подкрепить бы себя батальоном солдат. Уж дал бы я вам знать! Ехидны! Удавы! Забрать всю выручку, с таким трудом добытую! Да знают ли еще они, кто я?

Тут, обращаясь к индейцам с убедительностью наставника, он провозгласил.

— Ребята, мне кажется, вы впали в великое заблуждение. Ведь вы не знаете, что я Голиаф Стаут. Конечно, вы и прежде слыхали о Голиафе Стауте 18 — знаменитом негоцианте, торгующем вином и виски.

В ответ на это воззвание один из дикарей подошел и плеснул ему прямо в лицо пригоршню виски. Это возбудило такую ярость виноторговца, что он не мог уже сдержать себя. А тут еще один из врагов ударил его палкой по голове, что довело его до крайности. Как разъярившийся бык, Голиаф метался и рвался,