медленно, точно в недоумении, переводила взгляд с одного символа на другой, вместо того чтобы уверенно следить за прыгающей по циферблату стрелкой.
– Нет, – сказала она, качая головой, – не пойму, что делается… Я же так хорошо его знаю, но почему-то не могу понять, что он говорит…
Она испустила долгий судорожный вздох и снова повернула прибор. В ее руках он выглядел странным и неуклюжим. Пантелеймон, мышонок, шмыгнул к ней на колени и положил свои черные лапки на стекло, вглядываясь в разные символы по очереди. Лира покрутила одну головку, затем другую, затем опять перевернула весь прибор целиком – и подняла на Уилла глаза, полные паники.
– Ах, Уилл! – воскликнула она. – Я не могу! Разучилась!
– Тс-с, – сказал он, – не волнуйся. Это умение – оно по-прежнему где-то у тебя внутри. Надо просто успокоиться и найти его там. Не напрягайся. Лучше расслабься, и оно отыщется само…
Она сглотнула, кивнула, сердито протерла глаза тыльной стороной ладони и сделала несколько глубоких вдохов; но он видел, что она все еще слишком напряжена. Положив руки ей на плечи, он почувствовал, как она дрожит, и крепко обнял ее. Высвободившись, она снова взялась за алетиометр. Смотрела на символы, крутила головки – но невидимые лестницы смысла, по которым она прежде спускалась так легко и уверенно, пропали без следа. Она просто не понимала, что означают все эти символы.
Отвернувшись, она прижалась к Уиллу и с отчаянием сказала:
– Ничего не выходит… я вижу… это ушло навсегда… оно появилось, когда было нужно для всего, что мне предстояло сделать, – для того, чтобы спасти Роджера, а потом для нас двоих… а теперь исчезло, кончилось, просто покинуло меня… Я этого боялась, потому что в последнее время все стало так трудно – то ли я плохо видела картинки, то ли пальцы не слушались или еще что, только все стало по-другому; мое умение покидало меня, уходило понемножку неизвестно куда… а теперь оно ушло совсем, Уилл! Мы его потеряли! Оно больше никогда не вернется!
И она горько, безутешно зарыдала. Ему оставалось только обнимать ее. Возразить было нечего, потому что он сознавал ее правоту.
Вдруг оба деймона ощетинились и подняли головы. Уилл с Лирой тоже что-то почувствовали и вслед за ними поглядели на небо. К ним приближался свет – и у него были крылья.
– Это, наверное, та женщина-ангел, – догадался Пантелеймон.
Он был прав. Мальчик, девочка и двое деймонов смотрели, как Ксафания, распластав крылья еще шире, опускается на песок. Хотя Уилл провел много времени в обществе Бальтамоса, новая встреча с ангелом потрясла его. Они с Лирой крепко держались за руки, глядя, как к ним идет это существо, озаренное светом иного мира. Ксафания была обнажена, но это не имело значения; да и какая одежда подошла бы ангелу? Они не могли бы сказать, молода она или стара, но на ее суровом лице было написано сочувствие, и Уиллу с Лирой сразу стало ясно, что она знает все их сокровенные мысли.
– Уилл, – сказала она, – я пришла, чтобы просить тебя о помощи.
– Меня? Как же я могу вам помочь?
– Я хочу, чтобы ты показал мне, как закрывать отверстия, проделанные ножом.
Уилл сглотнул.
– Я покажу вам, – ответил он, – а вы взамен не могли бы помочь нам?
– Не так, как ты думаешь. Я вижу, о чем вы сейчас говорили. Ваша печаль оставила в воздухе след. Это не утешение, но поверь мне: все, кто знает о вашей беде, переживают вместе с вами, однако существует рок, которому вынуждены подчиняться и слабые, и сильные. Даже ради вас я не могу изменить порядок вещей.
– Почему… – начала Лира слабым, дрожащим голосом, – почему я больше не понимаю, что говорит алетиометр? Что со мной случилось? Это было единственное, что я умела хорошо, и оно куда-то пропало… просто исчезло, как будто этого никогда и не было…
– Раньше ты понимала его по наитию, – ответила Ксафания, поглядев на нее, – а теперь сможешь восстановить это умение трудом.
– И сколько времени это займет?
– Всю жизнь.
– Так долго…
– Но после целой жизни трудов и раздумий твое умение станет даже лучше, поскольку будет основано на сознательном понимании. Такое умение глубже и полнее того, что было у тебя раньше; вдобавок, обретя его однажды, ты уже никогда с ним не расстанешься.
– Вы имеете в виду
– Да, – ответила женщина-ангел.
– Правда ли, что все окна должны быть закрыты? – спросил Уилл. – Все до единого?
– Пойми, – сказала Ксафания, – количество Пыли не постоянно. Ее не всегда было столько же, сколько сейчас. Разумные существа создают Пыль – они непрерывно воспроизводят ее, когда чувствуют и размышляют, когда набираются мудрости и делятся ею с другими.
И если вы поможете в этом всем, кто населяет ваши миры, – поможете им учиться и понимать самих себя и друг друга и то, как устроено все на свете, покажете им, как быть добрыми, а не жестокими, спокойными, а не суетливыми, веселыми, а не мрачными, и главное, как оставаться свободными, восприимчивыми и любознательными… тогда Пыли, которую они восстановят, хватит, чтобы возместить ее утечку через одно из окон. Так что одно отверстие между мирами можно оставить открытым.
Уилл задрожал от восторга, представив себе, как они проделают новое окно между его миром и Лириным. Это будет их секрет, и они смогут навещать друг друга, когда захотят, жить в каждом из миров по очереди – всякий раз недолго, чтобы их деймоны не захворали, – а потом они вместе повзрослеют, и, может быть, когда-нибудь у них появятся дети, которые станут тайными гражданами обоих миров; тогда они смогут обогащать каждый из этих миров знаниями, добытыми в соседнем, и принесут людям много добра…
Но Лира качала головой.
– Нет, – тихо простонала она, – мы не можем, Уилл…
И он вдруг понял, о чем она думает, и с той же мукой в голосе откликнулся:
– Ах да, мертвые…
– Мы должны оставить окно им! Должны!
– Да, иначе…
– И мы должны сделать достаточно Пыли, чтобы это окно можно было не закрывать…
Она дрожала. Уилл привлек ее к себе, и она почувствовала себя еще совсем маленькой девочкой.
– И если у нас получится, – голос у него сорвался, – если мы проживем жизнь достойно и будем все время думать о них, тогда нам будет что рассказать гарпиям. Мы должны предупредить об этом людей, Лира.
– Да, – согласилась она, – потому что гарпиям нужны правдивые истории. И если кто-нибудь проживет свою жизнь так, что потом ему нечего будет о ней рассказать, он никогда не выйдет из мира мертвых. Мы должны предупреждать об этом всех, кого сможем.
– Но не вдвоем, а поодиночке…
– Да, – подтвердила она, – поодиночке.
И при этом слове Уилл ощутил, как в нем волной всколыхнулись гнев и отчаяние – они поднялись из самой глубины его души, словно из недр океана, потрясенных каким-то могучим катаклизмом. Всю жизнь он был один, и теперь снова будет один: тот удивительный, бесценный дар, который ему достался, отнимут почти сразу же. Он чувствовал, как эта волна вздымается все выше и выше, как ее гребень начинает дрожать и заворачиваться – и как эта гигантская масса всем своим весом обрушивается на каменный берег того, что должно быть. А потом из груди его невольно вырвалось рыдание, потому что такого гнева и боли он не испытывал еще никогда в жизни; и Лира, дрожащая в его объятиях, была так же беспомощна. Но волна разбилась и отхлынула назад, а грозные скалы остались – ни его, ни Лирино отчаяние не сдвинуло их ни на сантиметр, поскольку споры с судьбой бесполезны.
Он не знал, сколько времени боролся со своими чувствами. Но постепенно он начал приходить в себя; буря в его душе улеглась. Возможно, водам этого внутреннего океана не суждено было успокоиться окончательно, однако первое, самое мощное потрясение уже миновало.
