страстного желания покинуть опротивевшие донельзя больничные стены. Лечащий врач не слишком активно сопротивлялся этому душевному порыву, предупредив, однако, что не может с момента выписки мистера Енски из больницы ручаться за его здоровье.
– Напрасно вы так думаете, – обнадежил его Енски-старший. – Наша судебная система еще способна встать на защиту невинного потребителя. К тому же врачебный произвол, творящийся в больницах Великобритании, давно пора пригвоздить к доске позора. Я уезжаю в другую страну, и вы должны быть заинтересованы в том, чтобы поддержать имидж британской медицины на международном уровне. Я! И никто иной, являюсь образцом вашей работы, дорогой доктор. И не дай бог вы допустили брак! Тогда можете сразу вызывать своего адвоката…
Говорят, что после ухода Алекса Енски из больницы к главному врачу был вызван кардиолог, который долго щупал пульс, мерил давление, клал на стол какие-то лекарства и задумчиво качал головой.
Кипучая натура Алекса Енски, подстегнутая тревогой за сына и желанием справедливости, не дала ему спокойно сидеть дома, плавая в ворохах научных статей, комментариев к этим статьям и пояснительных комментариев к комментариям. Не успокоила его нервного возбуждения и фамильная библиотека.
– Бредни, бредни! – зло швырял он со стола какие-то листки. – Клянусь разрушением Иерихона. Они хотят скандала?! Они его получат!
Профессор еще побродил по пустому дому, везде обнаруживая детали, приводившие его в негодование – то раскиданные книги в библиотеке, то неубранные окурки в пепельнице, то собственные тапки, по забывчивости оставленные около камина.
– Бардак, какой вокруг бардак, – возмущался Алекс. – В Содоме после ухода Лота было и то чище. Позор. И это наше родовое гнездо!
И Енски-старший тяжело вздыхал.
Он даже вышел во двор и в задумчивости постоял перед бронзовым Черчиллем, но и это не добавило Алексу хорошего настроения. Скорее наоборот. Размышления об истории Англии и славного рода Енски, как части этой истории, навлекли на Великого Разоблачителя тоску, сравнимую разве что с тоской, которая обуяла Иуду после получения единовременного денежного пособия в тридцать серебряников.
– А ведь и верно, – обратился Алекс Енски к Черчиллю. – Мир катится к чертям собачьим! Молодежь не виновата в том, что у нее нет достойных примеров для подражания. В силу своего молодежного нигилизма они не видят в прошлом ничего, кроме бесконечных войн неизвестно во имя чего. Где уж им понять высокое стремление духа, при слове Родина или Британия?! Сила Гедеонова! Теперь они смотрят Шекспира в исполнении балаганного кривляки-юнца, макаронника ДиКаприо и думают, что именно так оно и было. К чему может привести их Голливуд? К бесконечному попкорну, кока-коле и грудастым певичкам, которые даже сами не знают девочки они или кто… Но ведь наша молодежь не виновата. Это мы не смогли дать ей те ценности, привить идеалы, которых ей сейчас так не хватает. Тр-р-р-рубы Иерихонские! Мы были так увлечены собой! Мы воевали против… Против чего мы только не воевали? Коричневая угроза, красная угроза, холодная война, торжество демократии, общечеловеческие ценности, Единая Европа. Зачем все это? Этого ли мы хотели? К этому ли мы стремились, когда восторженно слушали… Господи, кого мы только не слушали. Это как гипноз, как дурной сон. Мы воевали с Империей Зла. Мы боролись за права человека. Писали диссертации. Боролись за новые ученые степени. Рылись в раскопах. А между тем в головы наших детей украдкой заполз Голливуд, кока-кола и Бритни Спирс. Мы победили! Мы вернулись домой! И обнаружили, что вместо психоделических красок нашего разноцветного мира, в нем царит серость. Кто-то перекрасил стены в наших домах, кто-то вывел все краски из наших детей. Что же теперь делать? Англии, Великой Англии больше нет. Есть только маленький кусочек суши, на который будет опираться безмозглый янки, когда он захочет перепрыгнуть в Европу. И дальше, и дальше… По всему свету. И наши дети будут рукоплескать ему, в пароксизме восторга давясь попкорном. Какая гадость… Какая гадость… Клянусь тринадцатым апостолом… Наше поколение – это облако без штанов, которое расползается в разные стороны. И уже не видно… Уже ничего не видно.
Енски-старший посмотрел на Черчилля, словно требуя у него ответа на свои терзания, но старый Уинни сосредоточенно смотрел перед собой, словно погруженный тирадами Алекса в глубокую задумчивость. Где- то за забором тоскливо каркнула ворона.
– Да ладно, – неожиданно для себя ответил ей Алекс. – Сам знаю. Надо ехать!
Он постоял еще мгновение, ожидая, что статуя все-таки ответит на его слова, но потом встряхнулся и решительно ушел в дом.
Из открытого окна кабинета в сад донесся его сердитый голос:
– Как не работает? Это Посольство? Украины? Мне нужна виза! Что значит, кто? Что значит, не туда? Это Посольство? Какой отдел? Меня это не волнует! Вы в курсе, с кем вы разговариваете? Какая Людмила? Меня не интересует… Меня не интересует… Консул? Мне не нужен консул, мне нужен посол! С кем? С ним и разговариваю? Ну и что!?…
Самолет, несущий на борту многотонную (в эмоциональном, конечно, смысле) бомбу – Алекса Енски, приземлился в Одесском аэропорту в день отправления яхты на остров. Если быть точным, то ровно через час после ее отплытия. А через два часа ошалевший от жары и препирательств с таможней из-за большого количества ввозимых в Украину таблеток, Алекс Енски выбрался из здания аэропорта и был атакован таксистами, гидами и еще какими-то странными людьми, желающими непонятно чего и непонятно зачем.
– Отойдите все! Мне нужно позвонить! – гаркнул на них Енски-старший.
– Inostranec!!! – откликнулась толпа и атаковала Алекса с новой силой.
– Da otvalite nakonec, – раздался над головами трубный бас. – Ne vidite, stariku nado pozvonit? On javno moi klient…
Странно, но после этого неопровержимого утверждения толпа вокруг профессора стала стремительно редеть, до тех пор, пока на арене не остался один человек. Большой и толстый, он мог бы дать фору любому борцу сумо. Слоновьи ляжки обтягивались безразмерными шортами, на груди с трудом сходилась весленькая рубашка, а глаза этого человека-горы были закрыты очками в стиле «черепаха Тортила».
Оставшись один на один с Алексом, человек прокашлялся и басом, коверкая слова, представился:
– Mihajlo. Добро пожаловать в Одессу. Вам такси, телефон, гида? Все, что угодно и даже больше, к вашим услугам.
Михайло сделал два шага, оказавшись возле Алекса, и со словами: «Ну-ка…», легко оттолкнул дюжего грузчика, изнемогающего под весом чемоданов Енски-старшего.
– Хотите ехать?
– Да, – отошел от удивления профессор. – Поедем в отель… Хотя, подождите. Мне надо позвонить. Есть у вас телефон?
– Вопрос! – развел руками Михайло и полез в припаркованный рядом автомобиль. Машина жалобно заскрипела, принимая вес своего хозяина. – Вот!
Телефон у титанического украинца был под стать ему самому. Огромная, древняя Nokia, совмещавшая в себе сразу несколько функций. Телефон и маленькая дубинка…
Алекс Енски набрал номер, по которому рекомендовалось позвонить в случае каких-либо затруднений.
– Ja slushaju, – сказали в трубке.
– Алло, алло! Кто это говорит? – закричал Енски в трубку.
– А кто спрашивает? – осторожно ответили вопросом на вопрос.
– Это Алекс Енски, дьявол вас возьми! С кем я разговариваю!? Мне дали этот номер, чтобы я позвонил в случае недоразумений…
– Один момент! – быстро сказали на том конце линии, и в трубке заиграла музыка.
– Дьявол знает, что такое! – прикрыв микрофон ладонью, обратился Енски-старший к Михайло, который радостно заулыбался в ответ.
– Мистер Енски? – раздался в трубке чуть-чуть знакомый голос. – Вы в Украине? Я слышал, что у вас какие-то проблемы со здоровьем и полетел только ваш сын.
Профессор засопел.
– Да, это так. Но я решил, что мне необходимо сопровождать его в этой поездке. К тому же есть реальная возможность поставить на место… А, кстати, с кем я это я говорю?
