Птица Бену явилась точно в вычисленный слугами Тота Носатого день.

Утром, задолго до ее прибытия, с Запада донесся страшный гул. Небо озарилось алыми и зелено-синими сполохами.

Народ уже давно готовился к прилету огненной птицы. На храмовом дворе по заведенной еще при правогласном Нармере традиции были установлены бронзовые жертвенники и деревянные столы, ломившиеся от яств. Три тысячи хлебов, триста кувшинов пива, тридцать быков и девять лепешек ладана приготовили для встречи гостей. А, кроме того, здесь же были навалены груды гусей, голубей, кур, кучи плодов граната, связки фиников.

Голодные крестьяне завистливо посматривали на это изобилие, втайне надеясь, что и им перепадет хоть что-нибудь. В сказаниях, хранившихся в народной памяти, пиры в честь прилета птицы Бену описывались как всеобщие застолья, где не было различий между фараоном, жрецом, вельможей и последним презренным землекопом. Всех была рада видеть солнечная летунья. Каждого оделяла лакомым куском с праздничного стола.

Темный силуэт птицы закрыл золотое око Ра. А тень ее затмила полгорода.

Отчего же среброкрылая гостья не садится на привычном месте? Почему она зависла над храмовым подворьем, оглашая окрестности тревожным клекотом?

Ответ был известен лишь двум людям, присутствовавшим на церемонии встречи.

Его величеству фараону Шепсескафу и его святейшеству верховному жрецу Ра Реусеру. Но оба безмолвствовали.

Огромная птица сделала резкий разворот влево и устремилась в сторону плато Расетау.

– Видно, решила оказать почтение усопшим родственникам здравствующего фараона, жизнь ему, здоровье и сила! – высказывали предположение наиболее догадливые.

Бену сделала несколько кругов над пирамидами, похожими на гигантские Бен-Бены, и в нерешительности зависла над горизонтом Хуфу. Что-то не так было с этим прилетом, что-то явно не заладилось.

Жалобное курлыканье, напоминавшее призыв журавля к потерявшейся подруге, разлилось над Расетау.

– Ишь ты, оплакивает мертвецов! – умилялись в народе. – Святая птаха!

Трель оборвалась так же внезапно, как и началась. Бену, развернув острый клюв в сторону Иуну, устремилась на город.

Ее вид не понравился молодому владыке Обеих Земель. До того не понравился, что он приказал своим носильщикам как можно быстрее уносить его священную особу прочь. Лишь бы подальше от храма.

Едва переносной трон фараона вместе с восседающим на нем царем удалились от Иуну на расстояние полета стрелы, как началось.

Из лап серебряного гиганта посыпались огненные шары, которые, соприкасаясь с землей, лопались со страшным грохотом и разлетались на мелкие осколки, поражавшие все живое на расстоянии в два десятка локтей. Клюв Бену изрыгал молнии, сжигавшие деревянные и каменные строения и заставлявшие бронзу мгновенно закипать, словно это была обыкновенная вода.

С ужасом наблюдал Шепсескаф страшные видения. До тех пор, пока благодатное беспамятство не накрыло его сознание темной пеленой.

Очнулся владыка у себя в дворцовой опочивальне. В нежных объятиях горячо любимой Великой Царской Невесты Реджедет.

– Где она? – вскинулся фараон.

– Успокойся, любимый, успокойся, – гладила его по голове царица. – Все уже кончилось. Злая птица улетела. Ты, хвала богам, жив и здоров.

– А город? Люди?

На высокое чело Реджедет набежала тень.

Юноша-царь все понял без слов.

– Так плохо? Неужели все погибли?

– Не все, родной. Но многие. Очень многие. Города больше нет. Однако не волнуйся. Ты все отстроишь. Камня в Та-Мери достаточно. И людей тоже. Родятся новые. Роме очень плодовиты.

Жесткие слова супруги неприятно поразили Шепсескафа. Реджедет говорила как настоящая царица. Достойная дочь и внучка великих правителей Та-Кемета. Откуда в этой хрупкой юной красавице взялось столько силы и выдержки? В принципе, это не ей, а фараону надлежало бы утешать жену.

– А что Реусер?

Спросил и сам пожалел о вырвавшихся словах.

Упоминание о сопернике странным образом подействовало на царицу. Ее лицо оживилось. Словно свежий ветерок подул в жаркий и знойный летний полдень. Сердце юноши сжала медная рука ревности.

– Хвала Ра, он жив. Руководит работами по спасению людей и имущества. Многие спаслись лишь благодаря его личному вмешательству.

– Молодец! – выдавил сквозь зубы государь. – Надо будет достойным образом наградить его. Сколько я проболел?

– Шесть дней, любимый! Мы уже отчаялись. Думали, что твой дух унесла-таки птица Бену.

– А я, как видишь, жив и здоров. И по-прежнему люблю тебя и желаю так сильно, как никогда. Может быть, и мы займемся восполнением народонаселения страны?

Он привлек девушку к своей обнаженной груди и жадно приник к раскрывшемуся навстречу его лобзанию алому лотосу ее нежных уст…

Сполна насладиться друг другом им не дали.

Где-то в глубине дворца раздалось бряцанье оружия, послышались громкие крики и топот многочисленных ног.

Дверь в опочивальню резко распахнулась и впустила Реусера.

– Сенеб, государь!

– В чем дело? – недовольно спросил Шепсескаф, приподнимаясь на ложе.

Жрец понимающе взглянул на обнаженного владыку, перевел взгляд на царицу, испуганно прячущуюся за спиной мужа, и горько усмехнулся.

– Народ взбунтовался, мой повелитель!

– Отчего?

– Требуют немедленно вскрыть горизонт Хуфу и вернуть настоящий Бен-Бен в храм.

Фараон вскочил с кровати. Простыня, прикрывавшая нижнюю часть его туловища, упала на пол, однако властителю Та-Кемета было не до того. Прищурившись и напрягшись, словно молодой леопард, изготовившийся к прыжку, он мелкими шажками приблизился к Реусеру.

– Откуда роме узнали о подмене? Кто им сказал, если о святотатстве знали только два человека?

Жрец равнодушно пожал плечами. И вообще он был слишком спокоен для такой экстраординарной ситуации как народный бунт.

– Возможно, ты сам проговорился, государь? Когда находился в бреду!

Шепсескаф задохнулся от возмущения. Неслыханная дерзость. Обвинить царя в предательстве! Да как он смеет, презренная пыль под ногами фараона!

Юноша схватил кинжал, лежавший на столике у изголовья ложа, и замахнулся на жреца. Тот, невозмутимо сложив руки на груди, неподвижно стоял перед повелителем Обеих Земель.

Реджедет невольно залюбовалась царственным супругом. Как он прекрасен в своем праведном гневе. Стройный, с гладкими выпуклыми мышцами и впалым юношеским животом. Его мужское достоинство напряжено, как копье, стремящееся поразить врага. Настоящий бог плодородия Мин, явившийся в человеческом обличье.

– Сдохни, подлый пес! – воскликнул молодой владыка.

Реусер остался неподвижным даже тогда, когда смертоносное лезвие приблизилось к его горлу. Устремив взор прямо в глаза фараону (еще одно нарушение придворного этикета), слуга Ра беззвучно шевелил побелевшими то ли от страха, то ли от гнева губами.

Молился?