Утром Золотаренко по пути на базар доставил записку по адресу. Ответ принес на словах: “Пускай едет. Встретимся послезавтра утром, где всегда”.

В семь часов вечера Золотаренко впустил с черного хода невысокого человечка в замызганной матросской робе, с кнутом, переброшенным через плечо.

— Кто за рыбой? — спросил человечек сипло. — Экипаж готов.

Перед выходом Рахуба у себя в каморке передал Алексею объемистую пачку денег. Алексей сам натянул ему сапог на больную ногу и помог спуститься по черной лестнице во двор, где в глухом тупичке за сараями стояла телега, груженная пустыми бочками. Между бочками уложили Рахубу, сверху накинули брезент. Алексей уселся рядом с человеком в робе, и телега выехала со двора…

За Куликовым полем их единственный раз остановил милицейский пост.

Начальник поста, чернявый парнишка в солдатских обносках, вооруженный кавалерийской винтовкой, мельком оглядел телегу, постучал кулаком по одной из бочек и тем ограничился.

— Езжайте.

За городом на телегу подсели ожидавшие на трамвайной остановке Микоша и Битюг.

На четырнадцатую станцию Большого Фонтана приехали уже в полной темноте. Телегу загнали в сад какой-то брошенной дачи. Повиснув на плече Алексея, Рахуба сам доковылял до обрыва. По крутой лесенке к берегу его спускали на руках.

Ждали долго. От воды тянуло влажным теплом. Гладкие, неторопливые волны размеренно и грузно падали на гальку. Провожающие рассредоточились: двое дежурили на обрыве, Микоша залез под скалу и время от времени зажигал там фонарь.

Рахуба шептал Алексею:

— Живи пока у Золотаренко, на моем месте, но подыскивай еще квартиры. Явятся люди от нас — устрой…

Он зябко поеживался и то и дело оглядывал море — было видно, что длительное ожидание действует на него угнетающе.

Наконец часа в три пополуночи в море замигал желтый огонек и погас сразу же, как только Микоша засветил сигнальный фонарь.

Рахубу снесли к воде.

Вскоре подошла лодка. Держась за линией наката, человек, сидевший в ней, крикнул:

— Чего мигаете?

Рахуба ответил:

— Фонарь испортился. А вам чего надо?

— Скумбрию купим.

— Скумбрии нет. Есть камбала…

— Вы, Григорий Палыч?

— Я.

Спустя несколько минут, перевалившись через встречную волну, лодка отошла от берега. Тень ее с силуэтом Рахубы на корме втянулась в темноту, в недосягаемость…

Очень довольный успехами Алексея, Инокентьев пришел в отличное расположение духа.

— Шаворский, — повторял он, — Викентий Шаворский… Это, брат, находка! Ты, Михалев, даже представить себе не можешь, какая это опасная гадина. Давно его знаю, еще когда деникинцы были в Одессе: я здесь в подполье оставался. Шаворский высокий пост занимал при начальнике контрразведки полковнике Кирпичникове. Уж на что Кирпичников был зверь, не приведи господи, а Шаворский и того хлеще! Когда раскрыли нашу комсомольскую группу, он лично вместе со своим начальником пытал ребят. Мы и тогда уже за ним охотились. Но Шаворский везуч, гад, очень везуч! Как мы Кирпичникова прикончили, не слыхал? Нет? Надели, понимаешь, деникинскую форму и ночью встали патрулем на Лидеровском бульваре, по которому он домой возвращался. В шикарном, брат, автомобиле ездил, марки “Австродаймлер” — один такой был в Одессе! Едет — будто стелется по мостовой, бока лаковые, молнии по ним бегают, а внутри мягко, как на пуховике. Остановили мы “Австродаймлер”, спрашиваем документы, чтобы не ошибиться: хлопнешь еще не того. Шофер напустился на нас: не видите, кого везу? Отвечаем: приказано проверять всех без исключения, так что просим извинить, а документы, будьте любезны. Кирпичников говорит шоферу: не кричи, мол, эти люди исполняют свой долг. “Так точно, — говорим, — действительно, выполняем свой священный долг!” Проверили документы, установили, что это сам Кирпичников, ошибки нет, и тут же его шлепнули. А шоферу я сказал: поворачивай свой катафалк, вези его прямо в комендатуру и доложи, что по заданию подпольного одесского ревкома приведен в исполнение справедливый приговор над изувером и убийцей Кирпичниковым и что то же самое ожидает всех врагов революционного народа. Шуму потом было в Одессе, можешь поверить! — Инокентьев не без самодовольства подмигнул Алексею. — А Шаворского так и не смогли изловить — ни тогда, ни после, когда он шуровал здесь в компании с Макаревичем- Спасаревским. Очень везуч, гад! — повторил Инокентьев. — Если мы его и на этот раз протравим, руки нам нужно оборвать! На мой вкус, так я бы его уже завтра взял, когда вы пойдете на свидание с самостийником.

— Вы что, Василий Сергеевич? Все погубим на корню!

— Знаю, — отмахнулся Инокентьев. — Это я так, к слову, чтобы ты понимал, кто он такой. А вот базу их надо ликвидировать в ближайшие же дни!

— База у Галкиной. А Шаворского не троньте. И я должен быть ни при чем.

— Будешь… Только выясни, с кем они связаны в чека. Крепко засела какая-то сволочь, никак не докопаемся.

— Это я хорошо помню, — сказал Алексей.

Потом они заговорили о предстоящей встрече Алексея с членом Всеукраинского повстанкома. Инокентьев, как и Алексей, впервые слышал об этой организации.

В гудящей, суматошной, голодной толпе, которая ни днем, ни ночью не иссякала на площади перед вокзалом, под фанерным щитом с надписью “Расписание дальних поездов” стоял костлявый мужик в драной поддевке. В руке он держал обмотанный гнилой веревкой деревянный сундучок с притороченным к нему серым одеялом.

Шаворский толкнул локтем Алексея.

— Резничук. Стойте здесь, смотрите: если сделаю вот так, идите за мной…

Он потолкался среди мешочников, беспризорников и крестьян, пока не очутился рядом с мужиком в. поддевке. Заметив его, мужик вскинул сундучок на плечо и стал протискиваться через толпу. Шаворский насунул кепку на лоб (сигнал Алексею!) и двинулся за ним.

Часто и беспокойно оглядываясь, Резничук повел их сначала по Пушкинской, затем по Успенской, в сторону Ланжерона. Цепочкой, издали следя друг за другом, они обогнули женский монастырь и вышли к глухой каменной ограде с массивными одностворчатыми воротами. За ними начинался большой садовый участок.

Впоследствии Алексей узнал, что этот участок принадлежал до Октябрьской революции обрусевшему французскому аристократу, графу с какой-то замысловатой фамилией. Резничук служил у графа управляющим.

Войдя в ворота, он подождал Шаворского, спросил про Алексея, кто таков, и повел дальше.

Участок густо зарос высоким кустарником. Узкие дорожки, выложенные гравием и плотно утрамбованные, пролегали в зеленых тоннелях листвы, наискось прорезанных туманными полосками солнечного света. Такая мирная, устоявшаяся тишина царила вокруг, что казалось, будто военные ненастья пронеслись где-то стороной, не осилив высокой каменной ограды.

Резничук свернул на едва приметную тропинку, и, раздвигая руками ветви, они метров через пятьдесят вышли на поляну. Здесь участок заканчивался. Ограда смыкалась с низким каменным забором, за которым открылось яркое пылающее синевой море, а справа прижался к ограде небольшой флигелек, крытый бурой черепицей.

Шаворский сказал Алексею:

— Обождите минуту, — и ушел с Резничуком во флигель.

Алексей осмотрелся.