- Вы подумаете, успокоитесь. А потом мы снова все обсудим.

Он поворачивается ко мне и бросает с угрожающей ноткой в голосе:

- Не оставляйте меня надолго одного!

Я не отвечаю и прикрываю за ним дверь.

Вновь раздается звонок. Гость выражает нетерпение. Л может, думает, что я отлучился. О, нет! Мой гость, я здесь и сейчас распахну перед тобой двери настежь. Чтобы ты, очертя голову, устремился прямо зверю в пасть!

Машинально бросаю взгляд на часы. Без четверти два. Вспоминаю, что с утра у нас во рту ни крошки. Не знаю, требует ли пищи желудок Улисса. Мой, превратившись в клубок нервов, пожирает сам себя. Кроме глотка воды, мне бы сейчас ничего не полезло в горло.

Пока я, тяжело ступая, иду к двери, у меня в голове мелькают беспорядочные мысли об этой воде. Или, точнее, мне представляется стакан прохладной воды. Это чудесная, прозрачная, родниковая вода; я вижу, как за запотевшим стеклом стакана она слегка дрожит на поверхности.

Вдруг мне до смерти хочется пить. Подобной жажды я еще никогда не испытывал, кажется, она меня иссушила; такова, верно, жажда преступника.

Это он, это Андре, брат Пюс. Несколько секунд он стоит, не двигаясь, на пороге, желая убедиться, я ли открыл ему дверь, подлинно ли все происходящее. В его взгляде, кроме беспокойства, сквозит недоверие, словно в глазах людей, только что переживших несчастный случай.

Он неприятен мне в этот момент, так же, впрочем, как был неприятен всегда. Я не сектант и не преисполнен постоянного чувства неприятия буржуазии. Но есть же границы всему! Когда у тебя напрочь отсутствует чувство юмора, когда ты полон сознания собственной значимости и непоколебимой веры в полдюжины принципов времен царя Гороха, трудно рассчитывать, что твой ближний проникнется к тебе симпатией.

У него наверняка не меньше двух зонтов [Зонт - это символ буржуа XIX века]; один у него в руке, затянутой в кожаную перчатку, второй же мне не виден, похоже, он проглотил его вместо аршина, такой у него во всяком случае вид.

А шляпа! Ну кто еще носит эти черные шляпы с загнутыми полями? С владельцем такой шляпы сразу все ясно - он из тех, кто непременно хочет дать понять, что не одолжит вам денег, хотя и может.

- Здравствуйте, Андре. Входите.

Он входит в комнату, не произнеся ни слова, а мне удается избежать рукопожатия. Учитывая все, что я собираюсь ему сказать, лучше обойтись без этого.

Однако я вежлив:

- Как доехали?

- Спасибо, прекрасно.

- Вы не голодны?

- Нет, я поел на вокзале в буфете.

В своем черном мешковатом реглане, с кислым выражением лица, он напоминает служащего похоронного бюро, явившегося за клиентом.

- Очень вам признателен, что вы приехали не медля, - говорю я ему, натянуто улыбаясь.

- Если я вас правильно понял, нельзя было терять ни минуты, - произносит он мрачным видом.

- Надеюсь, вы не сердитесь, что я позвонил вот так, среди ночи?

Я разбудил его в четыре утра. Нехорошее время, у него привкус несчастья. Я еще слышу сонный голос на другом конце провода: 'Что случилось, Луи?' Я не стал вдаваться в подробности, ограничившись лишь просьбой срочно приехать в Дьепп, потому что происходит 'нечто очень важное'.

Следует все-таки предложить ему сесть. Лучше, если он будет сидеть, когда услышит то, что я выложу ему через несколько минут.

Он снимает пальто неловкими движениями, как человек, привыкший к услугам лакея.

Беру все его барахлишко - реглан, шляпу, перчатки, зонт - и уношу в большой нормандский шкаф, который служит нам гардеробной.

- Позвольте сразу один вопрос, Андре, - говорю я, возвращаясь к нему. - Когда точно вы уехали из Парижа?

- Поездом в 11.30.

- Нет, я хочу сказать, в котором часу вы вышли из дома?

Он задумывается, что-то прикидывает в уме, усаживаясь в предложенное ему кресло.

- Погодите… Я долго ловил такси. А потом я заехал к своему адвокату…

Вот, он весь в этом! Ему звонят в четыре утра, а он едет к адвокату. Сидит на своей кубышке, вечно настороже.

- Скажем, я вышел из дома около половины десятого.

- И Пюс еще не появлялась?

Его кроличьи глазки округляются.

- Она должна была приехать в Париж?

- Да, она 'должна была', - повторяю за ним, криво улыбаясь.

- Хотите, я позвоню домой, - поспешно предлагает он. - Она, наверное, приехала поездом 10.15 и сейчас, конечно, уже на месте.

Тогда правда вылетает из моих уст, подобно жаркому дыханию огня. Она обжигает меня, сейчас она спалит лицо моего гостя.

- Нет, Андре! Франсуаза не в Париже. Она в Лондоне! В Лондоне, со своим любовником!

Нет, я не сошел с ума. И ничего не путаю. Я говорю 'Франсуаза', потому что это и есть настоящее имя Пюс. И не случайно ее зовут Франсуаза так же, как светловолосую женщину, возникшую из чемодана. На то есть причина: обе Франсуазы - это одно и то же лицо!

Итак, я имею удовольствие наблюдать, как бледнеет Андре. Его руки, упав на подлокотники, сжимают их изо всех сил.

Совершенно очевидно, что президенту-генеральному директору лабораторий Дюверже Андре Дюверже не просто смириться с мыслью, что его младшая сестра Франсуаза, уроженная Дюверже, завела себе любовника. Эта роскошь совсем не вяжется с принципами, унаследованными со времен царя Гороха.

- Это невозможно, - шепчет он, - у Франсуазы нет любовника!

Так! Он отвергает саму мысль. Он явно пытался ее проглотить, - я видел, с его горлом что-то происходило, - но мысль не прошла, и его этой мыслью стошнило.

Ну, что ж, я ему затолкну ее в глотку силой!

- Андре, если я что-нибудь ненавижу, так это иллюзии. Вы получили от Франсуазы письмо, в котором она сообщала вам о своем приезде?

- Нет, - отвечает он удрученно.

- Прекрасно! Так вот, это самое письмо она писала в моем присутствии, практически вслух, чтобы вернее меня обмануть, дуреха! Только, разумеется, она вам его так и не послала. Выбросила, наверное, в сточную канаву. Там ему, впрочем, и место.

- Нет, я решительно отказываюсь вам верить! - громко произносит Андре, вставая с кресла. - Лучше я позвоню домой. Вы не возражаете?

- Прошу!

И я указываю на телефон.

- Вы думаете, письмо было отправлено и затерялось? - посмеиваюсь я, пока он набирает свой номер.

- Я думаю, что услышу голос моей сестры, - сухо отвечает Андре.