Петербурга Александр Сергеичей всего трое. В Союзе писателей Санкт-Петербурга это Александр Сергеевич Мыльников. А в Союзе писателей России (петербургское отделение) — Александр Сергеевич Люлин и Александр Сергеевич Акулов.

Я не знаю, что они написали, да это, господа, и не важно. Потому что, объединившись в клуб и имея благословение Пушкина, можно столько всего сделать для блага родины уже по самой простой причине — под знаком Пушкина схалтурить нельзя.

Весной, в самом ее начале, много разных удивительных праздников. День бабушек, например.

Празднуют его во Франции, 5-го марта. Все французские бабушки в этот день ходят гордые и счастливые, молодежь им уступает дорогу и места в общественном транспорте, внуки помогают нести из магазинов авоськи с шампиньонами и картошкой. Театры и кинотеатры, планетарий и зоосад для бабушек в этот день открыты. Еще для бабуль открыты все Парки культуры и отдыха по всей необъятной Франции. Любая бабушка, сколько хочет, может прыгать с вышки на парашюте, мерить на силомере силу и смеяться над своим отражением в павильоне кривых зеркал.

Жаль, конечно, что у нас такого праздника нет. Зато у нас есть праздник Первого огурца. Учредила этот весенний праздник петербургская фирма «Лето».

Представляете, в теплице, под искусственным солнцем, рождается весеннее чудо — первый питерский огурец. Однажды даже совпало так, что огурец родился 23 февраля, немного не дотерпев до весны. Посвятили его защитникам отечества.

Это символично — ведь зеленый цвет не только цвет молодости и надежды. Еще это цвет пограничных войск, хранителей рубежей нашей родины.

Вы спросите: а причем здесь Пушкин? Я отвечу: Пушкин всегда причем. Он же — Пушкин, в этом все дело.

У Пушкина была большая библиотека. Но книг он читать никому не давал. Книга для Александра Сергеевича всегда была священным предметом, и пускать ее по рукам считал он надругательством над святыней.

В этом плане Пушкин своим примером породил целый тип книжного собирателя-скопидома.

Назовем наугад нескольких ярких представителей этого нелицеприятного племени.

Василий Розанов. Сравнивал отданную в чужие руки книгу с проституткой, торгующей своим телом.

Валерий Брюсов. Известен случай, когда Бунин попросил у Брюсова дать ему на несколько дней какую-то книгу, тот ответил на это резко и строго: «Никогда и никому не даю ни одной из своих книг даже на час».

Джон Леннон. Покупал книги в трех экземплярах. Один читал сам, другой давал читать знакомым, а третий хранил в девственном виде, не раскрывая, как коллекционный экземпляр.

И так далее, и так далее, и так далее.

В Йемене, однажды сообщили по радио, два селения дерутся из-за колодца — не поделили. Столько- то человек убито, столько-то человек ранено. Национальная армия, пытаясь угомонить сражающихся, вынуждена применить артиллерию. Против армии со стороны враждующих группировок открыт ответный огонь. Столько-то убитых и раненных.

Йемен — это еще не Африка, но уже близко.

В детстве мы пели такую песенку:

К чему я все это говорю? А к тому, что был бы сейчас Александр Сергеевич жив-здоров, не сидел бы он так, как мы, равнодушно у карты мира и не похохатывал так, как мы, над отдельными неразумными племенами. А встал бы во весь свой рост, как стоит на аникушинском пьедестале, и жег бы гневным глаголом ледяные сердца людей.

В кондитерском отделе гастронома возле Аларчина моста в Петербурге, неподалеку от дома, где одно время располагалось знаменитое издательство «Fanta Mortale», я увидел роскошную коробку конфет с портретом Натальи Гончаровой на крышке. Под портретом стояла подпись: «Набор шоколадных конфет № 33». Цена 66 рублей 40 коп. Рядом лежала такая же точно коробка, но уже с изображением самого Александра Сергеевича. Она была подписана как и первая, только значилась под номером 35. И цена была немного дешевле — 64 рубля 10 коп. Промежуточный номер отсутствовал — видимо, «Набор шоколадных конфет № 34» уже раскупили. Я стоял возле витрины и думал. Если номер 33 — Гончарова, а номер 35 — Пушкин, то чье же, интересно, изображение напечатано на номере 34? Думал, думал, мучался, мучался, но так ничего и не придумал. Может, кто из читателей мне подскажет?

Слышал на улице, как один человек говорит другому: «Купил водку „Пушкин“, выпил — не понимаю! Как такую отраву мог пить великий поэт?!!»

Я тоже купил бутылку и, перед тем как ее открыть, прочел надпись на этикетке: «Овес, который вырос на псковской земле и впитал в себя красоту русской поэзии, умягчает водку и передает ей неповторимую атмосферу пушкинских мест».

Я открыл и выпил четыре стопки. Водка была хорошая, Пушкин запросто мог такую пить.

Пушкин — гений.

Словесность живет независимо от усилий гения.

Просто гений — единственный, кто эту ее независимость может тихонечко подчинить себе.