Когда Диккенс в своих «Рождественских повестях» говорит о вере и Боге, у него это выходит естественно, как дыхание, и написано богато и живо. Но берешь в руки его же «Легенды о Христе» и чувствуешь, как замирают слова, как они осторожничают и бледнеют, боясь неверного шага.
Все дело, видимо, в том, что величие самой фигуры Христа заставляет писателя усомниться в достоинстве слов, которыми эта фигура описывается. Писатель бессознательно пишет бледно и с оглядкой на крест, распятие, а не на чудо с вином в Кане Галилейской.
Доходчивость христианских проповедей достигается шуткой и простотой. Угрюмым везде не очень-то верят.
В этом смысле куда доходчивее те простые русские попики, перемежающие слова проповеди народными присказками и байками. Как в «Соборянах» Николая Лескова.
И наверное, ближе к Богу все-таки жонглер Богородицы, а не угрюмый проповедник с крестом. Льюис в «Нарнии» такой же жонглер. Он, не задумываясь, играет словами, перемешивает одной поварешкой христианство и языческий миф, переворачивает вверх ногами людей и в переносном, и в прямом смысле. Вспомните, как в «Племяннике чародея» говорящие звери сажают дядюшку Эндрю в землю и поливают, чтобы он не умер от жажды.
В Оксфорде, где Льюис преподавал, он был дружен со знаменитым профессором Дж. Р. Р. Толкином, автором «Властелина Колец», входил с ним в университетский кружок «Инклингов» и в литературе исповедовал толкиновский принцип «создания вторичных миров».
Но в творчестве Льюис был все-таки ближе к Кэрроллу, к поэтической традиции нонсенса, к Алану Милну и его «Винни-Пуху». Вспомним хотя бы «утешительные» прогнозы квакля-бродякля из «Серебряного кресла»:
…Далеко на север нам не пройти, особенно сейчас, когда близится зима… Тем более, что зима предстоит ранняя. Но не падайте духом. Мы встретим столько врагов, столько раз собьемся с пути и голодать будем, и ноги в кровь сотрем — что нам будет не до погоды. И наверняка мы не найдем принца…
Или:
Гибель в этой ловушке имеет и хорошую сторону. По крайней мере, родные сэкономят на наших похоронах.
Ну чем не рыцарь печального образа ослик Иа-Иа из Винни-Пухова окружения?
Почему в Нарнию путь открыт только детям? Потому что вера есть обличение вещей невидимых, а дети умеют и из песка в песочнице построить сказочную страну, и из простого куска коры — Колумбову каравеллу. Девочка Люси из «Принца Каспиана» видит волшебного льва Аслана, другие его не видят. Вот это место из повести:
— А остальные тебя увидят?
— Не сразу, не сразу, — отвечал лев. — Может быть, потом.
— Они же мне не поверят!
— Это неважно, — сказал лев. — …Ступай, разбуди своих товарищей и вели им следовать за тобой. Если же они откажутся, тебе придется идти одной.
Нарния — это мир иной. Даже на поверхностный взгляд, здесь все проникнуто библейской символикой. Есть здесь и райский сад с древом познания добра и зла, есть и змей искуситель. Есть Ветхий завет и Новый. Венчают книгу суд над грешниками и нарнийский Армагеддон — Нарния погибает. Но поражение Нарнии оборачивается ее победой. Верные попадают в рай. Рай — это та же Нарния, не замутненная злобою и коварством. Конец печальный и светлый. Во внешнем мире герои последней повести погибают, в волшебном царстве Аслана они продолжают жить.
Главное в книге Льюиса — это воспитание в человеке веры.
Как известно, чем больше маленький человек тянется вверх, тем меньше предметы внешнего мира, которые его окружают. Другое дело — предметы веры.
— Аслан, — сказала Люси, — ты вырос!
— Это потому, что ты стала старше, — отвечал он.
— А ты?
— Я такой же, как был. Но с каждым годом ты будешь взрослеть, и я буду казаться тебе все больше.
То, что заложено в человека в детстве, с возрастом преумножается и растет. Вот мысль, которую раскрывает Льюис.
Сила слова уже есть чудо. А слово праведное сильнее стократ. Оно, как божественный голос льва, возрождает на Земле жизнь.
Аслан вдруг поднял голову, тряхнул гривой и зарычал. Звук подымался и креп, покуда от него не задрожали земля и воздух. Он плыл над всей Нарнией, и побледневшие от страха солдаты хватались за оружие. А еще ниже, из ледяных вод Великой реки показались головы и плечи нимф, а за ними — огромная бородатая голова речного бога. За рекою, в полях и лесах, кролики вылезли из нор и подняли свои чуткие уши, птицы вытащили из-под крыльев свои сонные головы. Заухали совы, затявкали лисы, заворчали сурки, заколыхались деревья… А далеко на западе, проснувшись от львиного рыка, выглядывали из темных ворот своих замков горные великаны.
И позвольте закончить этот краткий рассказ о Нарнии словами героя одной из повестей цикла — квакля-бродякля, существа непонятной полулягушачьей породы, но преданного и достойного уважения:
Допустим, мы и впрямь увидели во сне или придумали — деревья, траву, солнце, луну и звезды, и даже самого Аслана. В таком случае вынужден заявить, что наши придуманные вещи куда важнее настоящих. Предположим, что эта дыра — ваше королевство — и есть единственный мир. В таком случае он поразительно жалкий! И если подумать, выходит очень забавно. Мы, может быть, и дети, затеявшие игру, но, выходит, мы, играя, придумали мир, который по всем статьям лучше вашего, настоящего. И потому я — за этот придуманный мир. Я на стороне Аслана, даже если настоящего Аслана не существует. Я буду стараться жить, как нарниец, даже если не существует никакой Нарнии.
Ц
Циолковский К.
Калужский мечтатель Циолковский уже в 14 лет от мечты приступает к делу и сооружает свой первый, пока еще игрушечный, бумажный аэростат и надувает его водородом. В 16 лет он производит расчеты, каким должен быть воздушный шар с металлической оболочкой и с людьми на борту. На основании этих расчетов ученый делает в 1900 году доклад в московском Техническом обществе, тема доклада: «О
