Эстетика русского быта — вот важная и огромная тема, кропотливо разрабатываемая художницей. По сути, и «Бестиарий», и «Таксидермия», и предыдущие книги Ольги Флоренской («Русский патент», «Движение в сторону ЙЫЕ», «Русский дизайн», — все выпущены издательством «Митькилибрис») — части большого целого.
Надписи и объявления на стенах и на заборах («RAP — говно», «ПЛЯЖ ЗАКРЫТ ПРОИЗВОДИТСЯ СБРОС ФЕКАЛИЙ»), уличные таблички, вывески («ПОШЫВ ШУБ»), наклейки и этикетки на упаковках («Мочалка банная. Цена 13 коп. Перед применением ошпарить кипятком»), доморощенные политические лозунги и плакаты («ИУДУ ЕЛЬЦИНА К СТЕНКЕ») — словом, все то, мимо чего человек проходит обычно не замечая, глаз художника выхватывает из жизненного потока и, как бабочку энтомолог, аккуратно накалывает на иглу ученого интереса.
Художница исследует буквы, почерки и слова, чтобы через них проникнуть в душу русского человека, загадочную, по распространенному мнению.
Русские буквы, кажется, созданы для тренировки христианского смирения: скупые движения корявой рабочей руки, согретой дыханием на морозе, — вот рисунок нашей азбуки… Как весело импровизировать в латинице — у нас же лоб всегда в крови. Одна сомнительная радость, что у нас «ЖЭ — похоже на жука»…
Ода русскому бытовому шрифту — вот что такое эта книжка Ольги Флоренской. И одновременно это плач по нему («Осмеянный и оболганный, он исчезнет под напором пронырливых западных граффити — их первые, еще неловкие образцы уже появились в наших дворах»). И надежда на его новое возрождение.
«Путешествия Лемюэля Гулливера» Дж. Свифта
Лучшее из существующих русских изданий «Путешествий Гулливера» — несомненно довоенные издания «Академии». Академического «Гулливера» все должны хорошо помнить по начальным кадрам замечательного фильма Александра Птушко «Новый Гулливер» 1935 года выпуска — фильма, где впервые, пожалуй, в мировой кинематографии живые актеры играли совместно с мультяшными персонажами. Помните, вожатый у пионерского костра открывает одетый в суперобложку маленький томик Свифта? Так вот, это он и был — «Гулливер» издания «Академии», лучшего издания произведения английского классика, выпущенного у нас в России.
Традиционно роман Свифта относят к жанру фантастики.
Виктор Шкловский в одной из своих работ пишет следующее:
Лучшими фантастическими романами являются романы Свифта — когда уменьшается или увеличивается герой, и, кроме этой фантастики, никакая фантастика уже не допустима. Эта единственно допущенная фантастика становится методом исследования мира заново. Мы изменяем масштаб мира, и то, что кажется нам почетным, становится ироничным. Мы здесь видим не только ревность и любовь женщины, которая стоит вместе с каретой на ладони Гулливера, но мы исследуем и английский парламент, и борьбу Англии с Францией. Рассматривая крохотного Гулливера на руке великана, мы точно так же исследуем войну, нравственность пороха. Здесь фантастичность математична. Поэтому фантастика, допущенная в романе, должна быть минимальна, строго определенна и максимально нагружена.
То есть фантастический элемент, по мысли Шкловского, должен быть соразмерен с задачей, которую ставит перед собой писатель: он не должен заслонять главного. Кстати, далее, в той же самой статье, критик пишет о книге Адамова «Тайна двух океанов»: «Невнятность романа, облегченная условность показа подводного мира заставляет нас считать книгу Адамова читательской удачей, а не писательской удачей». В случае же «Гулливера» Свифта удача получается обоюдная — и писательская, и читательская.
Великий роман Свифта задуман и написан как пародия на «Робинзона Крузо» Дефо. Даже не так: это была книга, призванная разоблачить перед читателями обманщика Даниэля Дефо, утверждавшего, что все написанное им в романе про Робинзона — правда. Отсюда и приемы романа Свифта, все его гротеск и гипербола, которые должны были, по замыслу автора, показать абсурдность, абсолютную невозможность подобных историй в жизни и полную несостоятельность их сочинителей. Результат вышел для писателя неожиданным. Читатель после выхода «Гулливера» в свет искренне поверил, что описанные в книге события имели место в действительности. Доверчивые читатели поверили даже в летающие по воздуху острова и в страну говорящих лошадей. Это окончательно убедило Свифта в глупости человечества в целом и отдельных его представителей в частности — таких, например, как Дефо. Создатель Гулливера иначе как «безграмотным писакой» создателя Робинзона не называл. Сохранилось множество свидетельств современников о дьявольском характере Свифта, о его иезуитской въедливости, о постоянном желании уязвить, унизить собеседника, представить того в лице окружающих дураком. Слышать это довольно странно, поскольку Лемюэль Гулливер, литературный герой Свифта, в книге представляет собой полную противоположность его автору. Это добрый, отзывчивый человек, сочувствующий бедным, встающий на сторону униженных несправедливой властью, всегда готовый прийти на помощь. То есть явно имеет место быть парадокс, описанный гениальным Стивенсоном в его «Истории доктора Джекиля и мистера Хайда». Ночной Свифт предстает перед нами в жизни, дневной, в образе добряка Гулливера, глядит на нас со страниц романа. Такие вот бывают в литературном мире истории.
Пушкин В.
Пушкин Василий Львович известен, во-первых, как родной дядя Пушкина и, во-вторых, как автор маленькой поэмки в стихах «Опасный сосед». Сочинение это довольно неприличного содержания, действие его происходит в Москве, в борделе, куда Буянов — он и есть опасный сосед поэмы — привозит основного героя, от лица которого ведется рассказ, соблазнив его тем, что в злачном месте появилась свеженькая красотка.
Сюжет прост: они оба приезжают в бордель, сводня кладет глаз на главного героя и уводит его с собой в номер. Только они собираются заняться любовным делом, как на лестнице раздается шум — это опасный сосед, Буянов, устраивает пьяный скандал. На шум в заведение является полиция, и наш герой, оставив часы и деньги, спасается бегством.
Поэма, кроме всего прочего, носит полемический характер. В ней много забавных реалий литературной борьбы между арзамасцами, у которых Василий Пушкин считался «старостой», и шишковистами, членами «Беседы любителей российской словесности», — архаистами и новаторами, как их назвал Тынянов.
Первым дядю Пушкина, Василия Львовича, издал Плетнев, см. у А. С. Пушкина:
Само собой, «Опасный сосед» в это издание не попал. Он был выпущен раньше, отдельно, на