Торпу за документами. И вещи забрать, ты ведь какие-то вещи там оставила?

— Ага, — сказала Сашка. — Это… мы потом решим.

— Не надо затягивать. Ой, раковина забилась… Я хочу сделать зеленый борщ, он почти готов… Только щавель бросить. Хочешь? Он так здорово меняет цвет в кипятке… Или ты сначала пойдешь в душ? Разберешь вещи? Ночь в поезде, ты устала… Поспишь — там, у себя?

— Я лучше тебе помогу, — сказала Сашка. — Давай, нарежу щавель.

Ночь накануне она провела в счастливом полусне. Лежа на мягкой полке купейного вагона, слушала перестук колес и потихоньку, исподволь, присваивала себе поезд.

Голова ее была — тепловоз. Вдоль живота упруго вертелись колеса — звонкие и уверенные. Рельсы на ощупь оказались гладкими и прохладными, как мрамор. Под утро на них выпала роса. Сашка чувствовала, как разлетаются крохотные частицы, испаряются и снова конденсируются, как расступается туман перед лицом, как несется ветер за спиной, виляя, будто собачий хвост. Зеленые семафоры всходили над горизонтом, как звезды.

Она закончила второй курс и отработала так называемую «практику» — почти месяц на ремонте общежития. Ей нравилось управляться с валиком для покраски, с пульверизатором для побелки, ей нравилось ходить в перепачканной краской и мелом рабочей одежде. Ей нравилось возвращаться из разоренной общаги к себе, принимать душ и ложиться с книжкой на кровать.

Она перечитала за этот месяц несколько десятков книг. Читала со страшной скоростью все подряд — классику, мемуары, путевые заметки, женские романы и детективы. Фонд районной библиотеки города Торпы был изучен и просеян чуть ли не сквозь сито. Текстовый модуль, понятийный активатор, задачники — все книги по специальности были изъяты Портновым и Стерхом до последнего экземпляра.

Сашка читала, пока можно было различать буквы. Потом заваривала чай и, не зажигая лампу, садилась на подоконнике.

Небо угасало, как экран. Зажигались фонари, и у Сашки затруднялось дыхание. Она ждала, глядя на соседние крыши. Редкие прохожие поглядывали на нее с недоумением.

Очень часто ожидание оказывалось тщетным. В полвторого ночи, унылая и разочарованная, Сашка слезала с подоконника и ложилась в постель. И долго лежала, прислушиваясь к ночным шорохам, пока не проваливалась в сон.

Но время от времени — два или три раза в неделю — звезды над Торпой на секунду закрывала огромная тень, и темная фигура усаживалась на крыше напротив. Это бывало на границе вечера и ночи, когда небо на западе еще светлело, но на улицах уже стояла плотная темнота.

Тогда Сашка, задыхаясь от радости, прыгала с подоконника на улицу и разворачивала крылья — иногда над самой мостовой.

— …Сашенька, вы можете ехать, конечно. Но вам самой будет трудно и дико. Лучше всего взять дня три, сразу это оговорить с домашними — так делают многие студенты, пару дней дома, остальное время с друзьями в походе… Не сидеть же вам в четырех стенах? Осторожно, не топчитесь там по шиферу, он битый…

Летом над городом бывало душно даже ночами, от земли шел пар, над черепичными крышами, сохранившими жар полуденного солнца, мягко дрожал воздух. Во время коротких передышек Сашка растягивалась на черепице, вбирая ее тепло, глядя на звезды, бездумно улыбаясь.

Во время ночных полетов Стерх не столько учил ее, сколько — она понимала — позволял реализоваться. Надзирал и одергивал — очень тактично; она сорвалась только один раз — поднявшись особенно высоко над Торпой и своими глазами увидев, что город представляет собой фразу, длинное сложноподчиненное предложение, и запятую легко можно переставить.

Прижав правое крыло к боку, раскинув левое, стиснув зубы от неожиданной боли в полых костях, Сашка завертелась волчком. Огни Торпы размазались, слившись в концентрические окружности. Потом и огни померкли, Сашка провалилась в мир со многими измерениями, холодный и сухой, как сброшенная змеиная кожа. Чужая воля выдернула ее из темноты, она увидела снова землю под собой, совсем близко, и раскинула крылья уже над самой мостовой.

Стерх даже не ругал ее:

— Занесло. Завалило. Ничего страшного, ничего, но видите, как правильно, что я был рядом?!

Она успокоилась поразительно быстро. Чувствуя себя словом, она забывала, что такое страх, и даже вид проклятого розового телефона не вызывал в ней привычного отчаяния.

Стерх настаивал на том, чтобы домой она возвращалась всегда пешком и всегда через дверь, как приличная девушка:

— Не будете же вы лезть в окно снаружи, как кот в скворечник? Это неэстетично, согласитесь.

Сашка горячо благодарила его за каждую ночную прогулку. Она не знала, как пережить это лето без полетов над крышами Торпы.

Лежа в поезде по дороге домой, Сашка в мельчайших подробностях вспоминала черепицу и водосточные трубы, воробьиные гнезда и флюгера старого города; вспоминала мальчишку, однажды увидевшего ее из окна. Он читал книжку про Малыша и Карлсона; Сашка засмеялась и помахала ему рукой…

Поезд несся через леса. Сашка мечтала о том, как вернется в Торпу.

— Слышишь — проснулся!

Из комнаты доносилось негромкое, неуверенное агуканье. Мама, на ходу вытирая руки, поспешила в комнату. В дверях улыбнулась с видом заговорщицы:

— Ты его не узнаешь.

Сашка сидела за столом, водила кончиком ножа по деревянной разделочной доске. Некстати вспомнилось, как здесь, вот на этом самом столе, безжизненно лежал ребенок, а Сашка, прижимая к уху телефонную трубку, принимала и впитывала тишину, исторгала из себя фрагменты чужой информации. Хорошо, что тогда у нее не было розового телефона. Впрочем, ей и так хватило неприятностей.

Так получилось, что, приезжая на каникулы домой, Сашка все время чего-то боялась: показаться сумасшедшей. Убить человека. Превратиться в чудовище у всех на глазах. Сейчас, когда эти страхи остались, вроде бы, позади, Сашка боялась той минуты, когда придется сказать маме про обратный билет.

Он лежит в кармане сумки. Послезавтра, вечер.

— Идем, Валечка, идем, солнышко… Сестричка приехала… Саша приехала, Сашенька, идем поздороваемся…

Мама вошла на кухню, улыбаясь, неся на руках темноволосого, темноглазого, круглолицего мальчика с осмысленным, хотя и сонным, взглядом. Сашка отложила нож и встала.

Как он вырос! Из червячка превратился в человеческое существо — ребенка. Он был похож на маму и на Сашку — волосы, губы, лоб. В нем было что-то и от Валентина; сидя у мамы на руках, он смотрел на Сашку с веселым недоверием, будто спрашивая: а тут у нас кто?

— Саша, сестричка. Саша приехала. Вот наш Валечка встретил Сашу…

— Привет, — сказала Сашка.

Младенец недоверчиво уставился на нее — и вдруг улыбнулся.

Сашка поняла, почему мама называет его «солнышко». Круглое лицо сделалось еще круглее, полукруглыми бликами легли ямочки на щеках. Брат смотрел с искренней радостью, как будто давно ждал Сашку.

Как будто любил ее.

— Откроем шампанское? — Валентин весело потирал руки. — В честь Сашкиного возвращения?

Мама только что уложила ребенка; тот уснул безропотно и крепко. Сашка успела только заметить, что колыбельная у мамы теперь другая — не та, что полгода назад, не та, с которой укладывали Сашку. Какая- то новая песня.

Прошел день Сашкиного пребывания дома. Один из трех дней. Осталось два, но ни мама, ни Валентин, ни даже маленький Валечка об этом еще не знали.