сотворить что-то стоящее?
— Выпей воды, — Костя бледнел на глазах. — Они тебя довели. Сашка, на третьем курсе одна девчонка сошла с ума… Вот так же.
— Все девчонки сумасшедшие. Каждая по-своему. Послушай, мне кажется, что я все могу. Я вырвалась из нашего текста и могу посмотреть на него извне. И я вижу — это просто буквы. Каждый человек — слово, просто слово. А другие — знаки препинания.
— Послушай, я могу позвать кого-нибудь… Или…
Сашку накрыло тишиной. Костя шевелил губами, он беспокоился, он был близок к отчаянию. Сашка мигнула; Костя был только наполовину человеком, а наполовину — тенью, проекцией чего-то очень важного, куда более фундаментального, нежели все человечество разом. Но Костя был еще человеком, в то время как Сашка рвалась, выскальзывала из оболочки, теряя форму и теряя возможность думать, и на краю ее гаснущего — или разгорающегося? — сознания болталась раздраженная фраза Стерха: «Вы когда-нибудь выворачивали грязный носок?!»
А потом распахнулась дверь, и то, что было снаружи, шагнуло в комнату.
— Что с ней?!
Костя стоял, прислонившись спиной к стене. Дверь в ванную была приоткрыта. Лилась вода из крана. Голос Фарита Коженникова что-то ответил, но Сашка не разобрала слов.
Она сидела за конторкой. Не лежала, не валялась без сознания, как можно было ожидать. Сидела, водя карандашом по листу бумаги, и лист был весь исчеркан крючками, штрихами, спиралями.
— Что с ней будет? — снова спросил Костя.
Ответа она опять не расслышала. Шум воды прекратился; Фарит Коженников вошел в комнату, и Сашка на секунду зажмурилась. Только на секунду; Фарит был в легких светло-серых очках, почти прозрачных — и все-таки непроницаемых.
— Мне уйти? — глухо спросил Костя.
Коженников поставил на полку две вымытые чашки. Сашка мельком вспомнила, что пила кефир вчера утром и не успела сполоснуть посуду перед занятиями.
— Если тебе нечего делать, сынок, можешь сходить в гастроном на углу и купить чая, печенья и растворимого кофе. Вот это будет подлинная забота о Саше Самохиной. Сбегаешь?
— Да, — сказал Костя после коротенькой паузы.
— Тогда вот тебе деньги, — Фарит сунул руку в карман кожаной куртки.
— Не надо. У меня есть.
И Костя вышел, не оглядываясь на Сашку.
Она посмотрела на листок под своей рукой. В самом центре, почти скрытый каракулями, чуть подергивался недорисованный знак. На глазах терял объем, сплющивался, пока наконец не замер. Фарит аккуратно вытащил лист из-под Сашкиных стиснутых пальцев, поднес зажигалку. Бумага полыхнула. Коженников открыл заслонку крохотного камина и положил клочок огня на закопченные кирпичи.
Открыл пошире форточку:
— Всемогущая, да?
Сашка потерла глаза: их жгло, будто от долгого взгляда на солнце. Лились мутные слезы, наконец-то смывали столь тщательно наложенную тушь для ресниц.
— Они за тебя боятся, — пробормотал Коженников. — Но они не знают тебя до конца. Если бы знали — убили, во избежание мировой катастрофы…
Он говорил, кажется, с иронией. Он насмехался. А может, и нет.
Сашка смотрела на карандаш. Коженников вытащил на середину комнаты табуретку и уселся перед ней — совсем рядом. Она могла бы коснуться его, если бы захотела.
— Чувствуешь себя, как джинн, которого выпустили из бутылки? Готова строить дворцы и разрушать их? Можешь все, все на свете?
Теперь он казался серьезным. А может, издевался.
— Я не могу остановиться, — прошептала Сашка. — Я не могу — не быть.
— Можешь, — сказал Коженников, и от звука его голоса Сашка вздрогнула. — Потому что я
Он положил перед Сашкой на стол мобильный телефон в мягком розовом чехле:
— Это тебе. Позвони сейчас же матери и скажи свой новый номер.
Сашка сглотнула:
— Я…
— Делай, что я сказал, — Коженников выложил на стол пластиковую карточку с записанным на ней длинным номером. — Набор начинай с восьмерки.
Телефон работал. Клавиши отзывались на прикосновение нежным звуком, будто пели.
Гудок. Гудок.
— Алло… мама?
— Сашка? Сашка, привет! Ты откуда? Тебя так здорово слышно!
— Ма, у меня… теперь мобилка. Запиши номер.
— Да ты что?! Вот новость! Послушай, а это не слишком дорого?
— Нет… не очень. Записывай…
Коженников сидел, забросив ногу на ногу, и смотрел на Сашку сквозь дымчатые очки.
— Так тебе теперь можно звонить?
— Ну… да. По крайней мере, если я срочно понадоблюсь.
— Здорово!
— Ма… ну пока, извини, я не могу долго говорить…
— Пока! Счастливо! У нас все в порядке, малой здоров…
— Привет… Валентину. До свидания.
Она нажала «отбой». На дисплее высветилась картинка — не то земной шар, не то стилизованные часы. Сашка перевела дыхание.
— Молодец, — Коженников кивнул. — Теперь смотри на меня и слушай внимательно.
Он снял очки. Сашка мигнула; карие глаза Коженникова, обыкновенные, с нормальными зрачками, уперлись ей в лицо:
— Всегда носи этот телефон с собой. Не смей выключать никогда. Следи за тем, чтобы аккумулятор был заряжен. Поняла?
— Да.
— Он принесет тебе плохую весть, если ты провинишься. Ты, джинн, которого выпустили из бутылки, запомни: за каждую попытку построить очередной дворец тебя будут ждать очень, очень печальные новости. И ты узнаешь их немедленно. Носи телефон с собой.
Сашка опустила глаза на трубку.
Маленькая, аккуратная. В пушистом розовом футляре, на котором — Сашка только теперь рассмотрела — топорщились поросячьи ушки. Футляр был в виде свиньи, с нарисованным пятачком, милый, почти детский…
Все изменилось.
Как если бы джинна, взлетевшего в небеса, сдернули бы оттуда за бороду и со всего маху ткнули лицом в бетонную стену. И заперли в камере, три на три метра. Без дверей.
Только что она чувствовала, как может все. Только что она ощущала, как нарастает вокруг новая реальность — это было некомфортно и страшновато, но от этого роста захватывало дух!
Теперь она съеживалась. Собиралась в комок. Так бывает, когда жгут синтетическую ткань — из большого и нарядного платья получается крошечный комочек черной смолы, причем за считанные секунды… Сашка, минуту назад всемогущая, умеющая летать, умеющая преобразовывать мир — теперь превращалась в точку на плоскости.
Прозвенел дверной звонок. Вернулся Костя, принес пакетик чая, банку кофе, печенье и шоколадку;
