А потом сгреб в кучу дощечки, прижал их к груди и, чуть ли не в страхе на меня глядя, воскликнул:
«Я этого, Тутик, не понимаю и никогда не смогу понять! Как они, женщины, вроде бы чуткие существа, как они не чувствуют, что им угрожает опасность, что на них ставят силки, что к ним подкрадывается злобный, развратный охотник?!.. Прокне и Филомеле, наверное, боги судили. Но другие женщины и девушки… Эта преступная доверчивость, это возмутительное бесчувствие, какое-то глупое неумение отличить зло от добра!.. Неужто все они — сначала филомелы, а потом становятся прокнами и медеями? Когда ничего уже не исправишь и можно только злом отвечать на зло, преступлением на преступление, ужасом на ужас… Как ты это себе понимаешь?»
Я попытался ответить Феликсу. Но тут же понял, что не стоит зря тратить силы — друг мой меня не слушает.
К этому времени до меня уже дошли слухи, что в Белом доме принято решение подыскать для Юлии Младшей нового мужа. Разные кандидатуры рассматривались. Кандидатура Децима Силана изначально была решительно отвергнута Ливией. На Луции Виниции якобы сошлись и Август, и его мудрая супруга. И чуть ли не сама Ливия однажды попросила Феликса, чтобы он внимательно к Виницию пригляделся: подходит ли он Юлии и не сделает ли ее во второй раз несчастной.
Вот Феликс, похоже, и отвечал своим настроением, своим поведением и своей теперь уже ненавистью к Луцию Виницию, который, вновь повторю, ненависти не заслуживал. К тому же был благополучно женатым.
Гней Эдий ненадолго замолчал. И потом:
XXV. — Через несколько дней Феликс, придя ко мне, принес черновой вариант «Ультора», седьмой книги своей поэмы о Венере… Поскольку я когда-то тебе ее пересказывал
Феликс всё это мне объяснял и смотрел на меня с ненавистью, будто меня теперь ненавидел.
«Она мне его послала! — восклицал он. — Она долго медлила и вынашивала. А теперь мстит и терзает… У меня голова кругом от этой дикой пляски! Голова, говорю, пылает. А ноги леденеют. Как тут можно бежать?!.. Я ее бросил. Предал. Она из-за меня погибла. Она специально погибла, чтобы мне отомстить… Слышишь, ты?! Говорю тебе: она мне никогда не простит! А если вдруг простит, то я не знаю… не знаю, зачем мне тогда жить на свете. Я задохнусь, если она меня оставит в покое. Я прокляну и богов и себя, и тебя!..»
Он очень сбивчиво восклицал, почти бессвязно. И я не мог понять: кто
Я под конец не вытерпел и спросил, стараясь, чтобы голос мой звучал не рассерженно, а обиженно:
«Зачем ты так со мной говоришь? Чем я перед тобой виноват?»
Феликс удивленно на меня посмотрел и тихо сказал:
«Не хочешь слушать?…Ладно, не слушай».
И ушел.
Но уже на следующее утро — я еще не успел встать с постели — прибежал ко мне, выгнал моего постельничего, уселся на сундук, на котором лежала моя одежда — прямо поверх одежды уселся — и страдальческим голосом:
«Тутик милый! Она на меня всегда смотрела ласково и внимательно. А сейчас смотрит рассеянно и неласково. Иногда словно вообще избегает поднимать взгляд…. Вчера, например, я ей диктовал, и она вроде бы писала, но когда я взял ее дощечку, чтобы проверить, то увидел на ней лишь самое начало диктанта, а дальше — какие-то фигурки, то ли женские, то ли мужские… Она от меня всё больше и больше отдаляется. Я пытаюсь заинтересовать ее — он всё чаще отвлекается. Я говорю с ней о веселых вещах, шучу с ней — она уже не смеется, как раньше прелестно смеялась, чуть откидывая назад свою солнечную головку и гладя мне щеки своими бархатными глазками… Она иногда улыбается, но я вижу, что делает это лишь из вежливости и, пожалуй, даже из жалости ко мне…Недавно она вдруг испуганно на меня посмотрела, будто какая-то страшная мысль пришла ей в голову… Я ее, Тутик, теряю…»
Он замолчал, и видно было, что он ждет от меня ответа.
Я этих самых ответов с десяток в уме перебрал, прежде чем решился сказать. Я сказал:
«Осень наступает. Осенью многие женщины становятся рассеянными… Это пройдет. Не переживай».
Феликс посмотрел на меня так, как иногда смотрят дети: они ждали от тебя не просто совета, а хотели, чтобы ты всё за них сам решил и сразу устроил, а ты… ты обманул их надежду.
XXVI. — Прошло еще несколько дней, — продолжал Вардий, — и нашу компанию в очередной раз пригласили к Юлии. Насколько это было возможно, я не спускал с нее глаз и следил за тем, как она себя ведет, на кого и как смотрит. Никаких особых изменений в Юлии я не заметил. Она все так же одаривала ласковыми улыбками тех, кто к ней обращался или в разговоре как-то касался ее дома, ее самой; так же перепархивала солнечным мотыльком с человека на человека, никого особенно не выделяя: ни Виниция, ни даже Силана. На Феликса, когда он попадал в ее поле зрения, она смотрела по-прежнему нежно, почтительно и внимательно. Никакой рассеянности и тем более никакого страха в ее взглядах на моего друга я не приметил, как ни старался. Юлия Младшая оставалась Юлией Младшей — такой я поставил диагноз.
Но с Феликсом, вокруг которого теперь крутились не только Кар и Флакк, но также Аттик и Брут, обменяться впечатлениями мне было невозможно. И после обеда у Юлии я сразу же отправился к себе домой, намереваясь пораньше лечь спать, так как на следующий день мне предстояла трудная встреча… Назовем ее деловой и очень ответственной.
Каково же было мое удивление, когда дома у себя я застал… представь себе, да, его, моего Феликса! Он дожидался меня в экседре. Привратник его, естественно, пропустил, так как «фламина Аполлона» было велено пускать ко мне в любое время дня и ночи.
«Ты, что, научился летать по воздуху?» — пошутил я. Но тут же пожалел о своем игривом вопросе.
Феликс… как бы мне тебе его описать?., у него был вид человека, который пришел сообщить страшную новость, и новость эта касается не его, а тебя, к которому он пришел, и он заранее сопереживает с тобой ту боль, которую он тебе причинит.
Я сел рядом с ним и тихо спросил:
«Что? Что случилось?»
«А ты как будто не понял», — так же тихо ответил Феликс.
«Что? Говори!» — я повысил тон.
«Ты знаешь, ближе тебя у меня никого нет, — каким-то почти похоронным голосом начал Феликс. — Собственно, ты у меня только и есть близкий… Тебя я не могу обманывать. Боги накажут. И не меня, а тебя. Как они уже один раз тебя наказали…»
Я ничего не понял. Я спросил:
«О чем ты?»
Феликс протянул руку, дотронулся до моей руки и, заглядывая мне в глаза, страдальчески
