Юлии он ни на шаг от Феликса не отходил. Когда же мы покидали Цезарево поместье, Публий прямо-таки приклеивался ко мне и заводил разговоры… О чем мы только не разговаривали! Он был готов говорить на любую тему. Больше любил, чтобы я говорил. Когда же я замолкал, он начинал задавать мне вопросы. Когда я на его вопросы переставал отвечать, он сам начинал рассуждать. Когда он уставал от своих рассуждений — такое редко случалось, но иногда боги посылали ему усталость, а мне дарили тишину и молчание — тогда он огорчался, как малый ребенок, и горестно восклицал: «Что ж мы всё время молчим! Неужели нам не о чем поговорить друг с другом?!»
Публий Кар был и, я надеюсь, остается замечательным человеком: искренним, со всеми радушным, для наших корыстных времен удивительно бескорыстным. Но я ведь не к Кару приехал! Мне с Феликсом хотелось общаться.
Тем более что я почти сразу заметил: моему любимому другу есть что мне сообщить. Ты помнишь? Раньше в компаниях он меня словно не замечал. Теперь же часто в доме у Юлии я ловил на себе его взгляды: какие-то не то чтобы призывные, а… как бы их описать?.. Так иногда смотрит человек, который взглядом своим хочет сказать: «Когда мы, наконец, выйдем из-за стола, ты подойди ко мне, я тебе что-то шепну на ухо»… А как ты к нему подойдешь, когда вокруг много народа и к нам прилепился Кар, а возле Кара крутится Флакк?.. Прийти одному к Юлии на виллу, чтобы встретиться с Феликсом? Невозможно. Нас всех приглашают к определенному часу и впускают в главное здание лишь после того, как туда войдут соседи слева и справа: Гней Агенобарб и Луция Домиция, Валерий Барбат и Домиция Лепида.
XX. — Лишь на третий день после моего приезда, — продолжал Вардий, — во время вечерней прогулки после горячих перемен… у них так было заведено: перед десертом вставать из-за стола и прогуливаться по набережной… Мы шли по аллее, и вдруг Феликс исчез. Его почти тут же хватились, но решили, что он первым вышел к морю, и отправились искать его на берегу. Но я успел заметить, как он быстро шагнул в сторону и скрылся за деревом. Я вернулся и его обнаружил. Феликс явно обрадовался моему появлению и заговорил возбужденным шепотом:
«Ты зачем ее с собою привез?»
«Я?.. Кого я привез?»
«Как только ты появился, так и она стала меня… навещать».
«Кто?» — я действительно не понимал. А Феликс так же возбужденно и радостно продолжал:
«Сначала я ничего не видел. Совершенно ничего. Только чувствовал. Это как холодный сквозняк. Представляешь себе?.. Некое постороннее присутствие. И ничего больше: ни звука, ни тени… А потом… когда это было?., вчера, нет, позавчера, нет, вчера, потому что позавчера ты приехал… вчера я, как обычно, диктовал Юлии. И вдруг чувствую: опять холодом потянуло. Я сделал вид, что не замечаю. А потом резко повернулся в ту сторону, откуда сквозило. И в дальнем углу экседры — там всегда полумрак, потому что так устроено помещение и светильника там не ставят — в этом углу я увидел как будто фигуру. На очень короткое мгновение, потому что от моего взгляда фигура тут же расплылась… Но это была
И перестань так смотреть на меня! — воскликнул Феликс. — Ты думаешь, я схожу с ума?.. Не бойся. Тут нет ничего удивительного. Сквозняки ты привез из Рима. А голоса… До Регия отсюда рукой подать. Какая-нибудь птица, та же самая чайка, думаю, за день долетит…И пойдем! Давай поскорее вернемся к людям. А то они нас здесь найдут и, увидев твое лицо, решат, что ты точно спятил. У тебя сейчас взгляд, как у сумасшедшего… Пойдем! Кому говорю!»
— На всякий случай напомню тебе, что Юлия Старшая, мать Юлии Младшей, тогда уже находилась в городе Регий, возле Мессинского залива, — пояснил Гней Эдий и продолжал:
— Через два дня, когда нашу компанию впустили в Юлин атрий, Феликс, как обычно, выстроил нас друг за другом, дабы приветствовать молодую хозяйку. Первым он поставил Кара, вторым — Флакка, третьим — Помпея, последним — меня. Когда Юлия появилась и Кар принялся ее приветствовать и благодарить за гостеприимство, Феликс отошел в конец очереди и, встав рядом со мной и меня приобняв, зашептал мне на ухо:
«Я теперь не только слышу ее голос, но и разбираю слова. Она меня упрекает. Она говорит: «Ты меня разлюбил и на мое место поставил мою дочь. И не потому что она на меня похожа. А потому что ты ее каждый день видишь, а я далеко. И она всегда с тобой ласкова, а я столько страданий тебе причинила. Но ведь настоящая любовь не бывает без страданий. И она никогда не проходит. А если прошла, значит, ты не любил. А мне больно. Больно смотреть, как ты вместо меня любишь другую. Я к тебе прихожу — ты даже не чувствуешь. Я с тобой говорю — ты не слышишь»… Она мне это не подряд говорит, как я сейчас тебе, а фраза за фразой, небольшими кусочками. Скажет — и замолчит. А потом снова упрекнет — и умолкнет. И только тогда, когда я смотрю на Юлию… Но почему я не чувствую? Я уже давно чувствую. И почему не слышу? Я теперь слышу, слышу очень хорошо!.. И, поверь мне, я не сумасшедший. Потому что, когда сходят с ума, я знаю, обычно пугаются. А я радуюсь, когда слышу ее голос. Она меня упрекает, а я, представь себе, радуюсь. Я жду, когда она снова начнет меня обвинять»…Тут Феликс замолчал, потому что подошла моя очередь приветствовать Юлию Младшую.
После приветствий нас пригласили в триклиний, и мне предложили место далекое от Феликса, но он часто взглядывал в мою сторону, будто спрашивал: ты понял? ну как тебе? о чем ты сейчас думаешь?
На следующий день я дважды исхитрялся и улучал момент, чтобы оказаться рядом с Феликсом и наедине с ним. И дважды он этими благоприятными моментами не воспользовался: не только ничего не сообщил мне, но удивленно на меня посмотрел: мол, чего тебе от меня надо?..
XXI. А еще через день, — продолжал Эдий Вардий, — мы всей компанией отправились на Лукринское озеро…Я, кажется, уже упоминал об этой единственной дальней поездке…Ну так я был ее участником.
Юлия с тремя другими женщинами разместились в закрытом ковинусе, сразу за ним следовали две двухместные реды. В первую сели Феликс и Секст Помпей, во вторую — я с Каром. Мы еще не успели тронуться, когда Помпей, сойдя со своей повозки и подойдя к нашей, попросил меня поменяться с ним местами: он, дескать, хочет по дороге о чем-то переговорить с Публием. Я с радостью пересел к Феликсу. Еще бы: такая прекрасная возможность!
Феликс на этот раз возможность не упустил. Едва мы отправились, мой любимый друг стал мне рассказывать: «Сегодня ночью она мне явилась во сне, и я наконец всё сумел высказать. Прежде всего я попытался ей объяснить, что Юлия на нее совершенно не похожа. Потому что на нее, мою Госпожу, никто похож быть не может, ни одна женщина, ни даже дочь ее, ни даже богиня. Потому что она бесподобна, неповторима…Она молча слушала. Но я видел по ее лицу, что она мне не верит. Тогда я сказал: с Юлией я стал заниматься не потому, что меня заставили, а потому что в этой девочке я увидел отсвет той, которую когда-то любил. Если солнца меня лишили, то хотя бы лучиком его я могу любоваться среди мрака моего подземелья? Ведь лучик от солнца идет. Солнце его породило и послало мне, чтобы согреть мою продрогшую и усталую душу. И если я люблю этот лучик, то разве могу разлюбить само солнце? Я лучик потому и люблю, что он мне о солнце напоминает, к нему меня увлекает, и я по нему, хотя бы в мечтах, хотя бы в воспоминаниях, восхожу туда, куда мне уже давно нет доступа, но куда все мое существо жадно стремится, и я уплываю, я улетаю, ни у кого не спрашивая разрешения, ни от кого не завися. Потому что,
