3 октября. Сегодня рано приехал посланный из Москвы и привез нам письма от маменьки с такими вестями, которые поразили нас и смутили до крайности. Одесса взята, т. е. ее велено было отдать!.. Что после этого говорить? Одессу, которая прошлого года была защищена двумя пушками, которую после того так сильно укрепили и снабдили всем, отдают теперь сами, – что это значит! На что это похоже? Дать врагам еще опорный пункт, с которого они могли бы действовать против нас с удвоенной силой! Одессу отдать – это значит отдать Бессарабию и Николаев и т. д. Где же, наконец, остановится эта мания все отдавать? И тут даже не Горчаков распоряжается, а Лидере или лучше сам император с своими тремя братьями. Что же они делают в Николаеве? Что за роковое ослепление? Вот истинно гнев Божий! Куда стремится Россия, в какую бездну? Что остановит ее падение? Об этом известии еще не только не напечатано, но и говорится с осторожностью. Маменька пишет нам еще какие-то намеки, которые не менее нас смутили и привели в недоумение. Что такое! Неужели в самом деле пришло время внутренних волнений и переворотов? Боже мой, дух занимает от всех этих предчувствий и ожиданий! Маменька пишет, Погодин чернее ночи… тоже… Сама маменька с сестрами приедет не прежде, как завтра, и письмо привезет С. Маменьку задержало то обстоятельство, что книга отесенькина совсем процензурована, но приехал министр просвещения и сочли нужным ее показать ему – цензор просил маменьку подождать окончания этого дела. – Боимся, что этот д… Норов не пропустит потому уже, что это Аксаков. Запретил же он издание Охотничьего сборника. Говорят, новый цензурный устав уже подписан государем, но здесь еще не введен. Крузе (цензор) очень обязателен, был сам у маменьки два раза. Сколько толков, сколько догадок, волнения и возмущения душевного возбудили вести, сообщенные маменькой! Страшно становится, как подумаешь, что ожидает нас впереди. Господи, спаси и помилуй нас среди всех этих треволнений! Огради нас от греха, дай нам, Господи, творите волю Твою, дай нам познать грехи наши и покаяться! Очисти нас Боже, и всю землю русскую!..
9 октября, воскресенье. Боже мой, вот и еще горестная весть, и оттуда, откуда меньше всего ее ожидали. Муравьев сделал приступ на Каре и отбит с большим уроном. Четверо из лучших кавказских генералов ранены, трое из них тяжело. Одна надежда, одна светлая точка была для нас в наших войсках в Азии. Все надеялись на Муравьева и тогда, как положение Карса было уже так дурно, когда уже везде ожидали, что он скоро сдастся, Муравьев, без всякой приготовительной бомбардировки, делает приступ, губит самое лучшее войско, которое прежде никогда не испытывало поражения, которое в настоящую минуту составляло всю нравственную и материальную опору России. Боже мой, что это за несчастие! Это окончательно нас привело в отчаяние. Каково же это должно было подействовать на сами войска наши; несчастные, которых также бесполезно губят их безумные вожди. – По газетам же видно, что Каре сдался бы сам, не дождавшись подкрепления, если б только Муравьев подождал. Что с ним сделалось, право, я думаю, на него нашла одна из тех минут чудачества, или своего рода помешательства, о которых нам рассказывала Прасковья Андреевна Васькова. Меня и тогда испугали эти его особенности. Зачем сменили Бебутова, когда так хорошо шло при нем? Все интриги, должно быть. До сих пор не знаем, почему прошлого года Бебутов, разбивши всю турецкую армию, остановился пред совершенно беззащитным и неукрепленным Карсом и не занял его. Разумеется, это он сделал не вследствие своих соображений, а, конечно, каких-нибудь распоряжений из Петербурга. Австрия испугалась, вероятно, наших побед и завоеваний в Азии и потребовала от нас и эту уступку! Возмутительно подумать о том, что сделали с Россией в это время, как погубили ее, к чему привели ее постепенно, тогда как вначале открывалось такое святое торжественное поприще, когда и в материальном отношении положение ее было так выгодно и непреодолимо! И, конечно, только сама Россия могла погубить себя так. Никогда враги не могли бы этого сделать. Враг наш, наша или все равно австрийская правительственная система, которой представителем – и главным звеном и силой Нессельроде, этот злодей и предатель России! – Конечно, без воли Божьей все это зло не было бы допущено, если б не вызывали его наши безмерные вопиющие грехи, за которые мы теперь должны принять должную казнь для того, чтоб очиститься и возродиться. О Боже, дай нам силы выйти из этого огненного искушения возрожденными, дай нам силы покаяться и очиститься! Нести грех, побеждающий милосердие Божие, но надобно почувствовать грех свой и невозвратно покаяться в нем, чтоб уповать на Милосердие Божие.
Признаюсь, на меня находит иногда сомнение, которое пугает меня самою, возможно ли покаяние для России, не слишком ли уже далеко в сердце проникла эта язва, возможно ли очищение, остались ли еще живые силы для того, чтоб сознать грех и почувствовать раскаяние, для того, чтоб возродиться!
Боже, у Тебя и силы, и исцеление, и жизнь! Ты можешь все, неужели Ты дашь погибнуть народу, хотя заблудшему, но верующему в Тебя! Боже, обрати и помилуй! Но через что, через какие страшные бедствия должно пройти, чтоб достигнуть исцеления, после такой порчи, страшно и подумать, воображение отказывается представить это будущее. Именно только тогда, когда каждое лицо почувствует свои грехи, и только тогда возможно очищение, а для того, какие надобно бедствия, чтоб каждое лицо отдельно выстрадало это покаяние. – Вот предмет неистощимый наших современных разговоров, которые выражают только ту душевную боль, которую каждый из нас носит в душе своей. Особенно наводят ужас рассказы, так часто повторяющиеся, о том грабеже, воровстве, взяточничестве, которое так въелось в русскую жизнь, так исказило понятия даже и честных людей, о всех тех вопиющих неправдах, совершающихся ежеминутно, о всей той системе зла, которая царствует во всем и опутывает всех, из которой нет исхода, для которой нет средств исцеления, – и все частные усилия поправить только ухудшают дело и безнадежны. Один Бог может спасти нас!
У нас был священник в это время и с своей стороны в своем простом и грубоватом рассказе представил такую ужасную картину внутреннего производства дел в России. – Константин думает, что свободное слово в состоянии было бы искоренить зло; нет, мне кажется, теперь этого недостаточно: только совершенный внутренний переворот, полная перемена всей системы может вызвать новую жизнь, но во всяком случае и теперь и после свободное слово необходимо.
Сегодня получено письмо от Гриши, он и не думает об ополчении, а оно уже назначено, и вряд ли ему можно будет избежать его. Мы боимся и за Константина, хотя по уставу ополчения он не может быть даже выбираем потому, что нигде не служил, но за недостатком дворян в Самарской, а особенно в Оренбургской губерниях как бы не сделали исключения, сохрани Господи! – Получено письмо от Оленьки, она встревожилась, думая, что мы не переедем в Москву.
Журналы иностранные полны описанием всего, что найдено в Севастополе, и т. д.Вторник, 11 октября. На почте было письмо от Оленьки, от Казначеева.
Оленька очень встревожила нас известием, что дядя нанял дом Живого, который, если в нем нет духовых печей, был самый удобный для нас, но Оленька уверила дядю, что мы рассчитываем на дом Ильинского, что она заключила по нашим письмам. Как теперь это устроить и не знаем! Маменька сама завтра поедет с Константином в Москву.
Письмо Казначеева, ответ на письмо отесеньки, в котором выражалось горячее сочувствие его горю, у него сын ранен в шею пулею. Казначеев благодарит от души и вместе с тем говорит с такой покорностью и полной преданностью к воле Божией о том, что готов на все, что истинно остается только удивляться. Надобно быть истинным христианином, чтоб иметь столько духовной силы. Казначеев сообщает нам еще невеселую весть: Кинбурн, крепость, разорена и сожжена врагами, каким образом все это было, неизвестно, всего вероятнее, что мы сами ее оставили. Вот и еще дали пункт им утвердиться, для того чтоб им удобнее было действовать против нас. Казначеев пишет, что особенно жаль потому, что богатый Днепровский край будет опустошен. Ходят слухи (пишет Казначеев), что был второй приступ, но не наверно. Наш царь распоряжается обстоятельно и т. д. Враги наши думали 
