Когда обескураженные послы доложили о своих переговорах, опустив, правда, некоторые слова и обороты и про движения задом — передом не упомянув, боярскому совету ничего не оставалось, как только решиться на оборону Москвы.

Василий Васильевич, уже в полном великокняжеском облачении, взялся за дело с отвагой, объявил:

— Руки наши развязаны, и мы должны встретить и разбить князя Юрия на подступах к Кремлю.

Боярские дети восприняли его слова с шумным одобрением, послышались клятвы-заверения животы свои положить, на мученическую смерть пойти, но не дать звенигородцам подмять под себя Москву. Старые бояре, однако, выжидающе молчали.

— Трубите сбор войскам! — срывающимся голосом велел Василий Юрию Патрикиевичу.

Софья Витовтовна грубовато охладила его пыл: — Не торопись, козёл, в лес, все волки будут твои! — И дала знак говорить Юрию Патрикиевичу.

Воевода тихим голосом сообщил, что не только некому трубить сбор, но и неизвестно, из кого собрать воинство.

Забияки дети боярские сначала удивлённо примолкли, потом стали устыженно поглядывать друг на друга, и сам великий князь смущён был, что не учёл такой безделицы, но сын воеводы Иван Юрьевич выручил, заверил пылко:

— К утру соберём рать поболе звенигородской!

Снова среди молодых бояр началось ликование, такое, словно князь Юрий уже разбит наголову.

Оказалось, Иван Юрьевич, сын Патрикиевича, не бахвалился. Не к утру, а ещё затемно Кремль наполнился вооружёнными всадниками, которые, спешившись и ожидая распоряжений, стали шуметь, браниться, устраивать кулачные потасовки, начали раскладывать костры, чтобы погреться. Василию передалось общее лихорадочное волнение. Он нетерпеливо подбежал к своему белому осбруенному коню, стременной помог князю сесть в седло.

На Никольской башне затрубили карнаи, и под рёв этих воинских труб рать двинулась из Кремля.

Пересекли, спотыкаясь в темноте, защитные ров и вал, миновали под лай разбуженных собак Великий Посад и к рассвету вышли на Переяславскую дорогу.

Впереди кралась сторожа, которая должна была вести неупустительную слежку за действиями ворога и оповещать о возможной опасности. Однако до самых Мытищ путь был совершенно чист. Василий уж было обнадёжился: авось дядя одумался да домой воротился?

Вышли на берег Клязьмы. Река вскрылась от зимнего покрова. Серо-голубые и заснеженные крыги[80] сталкивались, прядали, громоздились горой, издавая шум и треск, пугающий скрежет, шорох.

Василий остановился, невольно залюбовавшись великой работой реки, с наслаждением ощущая исходящий от льдин сквозняковый холод.

Солнце уже поднялось, и туман, закрывавший клубами реку, начал рассеиваться. А когда развиднелось совсем, рассмотрел Василий на противоположном, левом берегу несметное число блестевших копий и щитов.

Юрия Дмитриевича самого не было видно, а Всеволожский и Василий Косой подвели своих лошадей к самой воде. Примеривались, но не решались пойти вброд.

Завидев великого князя, Всеволожский начал журить плёткой своего каракового[81] жеребца, не столько бил, сколько просто обозначал удары по рёбрам, по крупу, а сам натягивал повод, заставляя коня вертеться на месте.

— Вот так, князь, заставлю твою мать нынче прыгать! — прокричал Иван Дмитриевич, сложив ладони воронкой.

Василий Косой, осклабившись, тоже проорал так, чтоб все слышали на московском берегу:

— А я на Марье твоей Ярославне попрыгаю!

От страха ли, от гнева или омерзения у Василия Васильевича похолодели волосы, тело осыпали мурашки, хотелось встряхнуться всем телом, как это делают вылезающие из воды лошади, но он и рукой не мог пошевелить, только прошептал окоченевшими губами:

— Пьяные выродки!

Воевода Юрий Патрикиевич, державшийся на своём вороном на голову сзади, вдруг сказал севшим голосом:

— Эт-то ладно бы, а с нашими что делать?

Василий развернул коня и глазам своим не хотел верить: всё его воинство, спешившись и покидав как попало оружие, на подоспевших телегах и просто на мокром берегу, раскупоривали бочки с медами и пивом, черпали хмельное зелье ковшами, берестяными кружками. Иные уже успели набраться так, что с трудом держались на ногах.

— Сброд, а не ополчение. Приедем — всыплю Ваньке! — грозился Патрикиевич. — Да и как было в столь малый срок совокупить настоящую рать?…

— Что же делать, а? — подавленно повторял Василий.

Патрикиевич, однако, сохранял самообладание:

— Пока закончится ледоход, они протрезвеют. Но всё равно с такими вояками лучше боя не начинать.

— А сами-то успеем ли уйти от погони?

— Упра-авимся!

Василий пришпорил своего белого коня. Он прянул ушами, напрягся и с места взял намётом, разбрызгивая мокрый снег и вешнюю грязь.

Была вторая неделя Великого поста.

Князь Юрий, как ни понуждали его нетерпеливые сыновья и ярившийся Всеволожский, не разрешил преследовать беглецов, отказался идти изгоном. Лишь через сутки вошли в притихшую Москву звенигородские и галичские полки.

Василий Косой носился по Кремлю, ликуя; Всеволожский же, как змея, укусившая палку: ни Василия, ни Софьи Витовтовны не было — не на ком месть утолить.

Во всём многоклетном княжеском дворце осталось только несколько слуг и молодых дворян, которые смогли сообщить лишь то, что вся великокняжеская семья и большие бояре уехали через Боровицкие ворота, а значит, покинули Москву по Тверской дороге.

Юрий Дмитриевич, обустроившись в Кремле, разослал во все концы объявить, что отныне он великий князь московский. Глашатаи разнесли об этом в Заяузье, в Заречье, на Кучковом поле, в ближних сёлах Семчинском, Хвостовском, Ваганькове, Воронцове, Дорогомилове, Колычеве, а вернувшись в Кремль, не смели признаться, что не только никаких ликований москвичей не наблюдали, но и самих-то жителей силком из изб вытаскивали, чтобы вложить им в уши важную весть.

— Потому это, — зудел Всеволожский, — что Василий на воле. Покуда не казним его, московский люд будет выжидать.

И сыновья Василий и Дмитрий Шемяка (Дмитрий Красный отказался воевать против двоюродного брата) настаивали:

— И литвинку в монастырь заточить неисходно!

Юрий Дмитриевич поддался на уговоры со стеснённым сердцем.

Бросились в погоню и на поиски исчезнувших из Москвы правителей.

Князь Тверской Борис Александрович не рад был появлению раскалённых Юрьевичей. Как не принял он несколько месяцев назад боярина Всеволожского, как вче ратолько отказал в приюте Василию Васильевичу с семьёй, так и сейчас не пожелал приветить враждующую сторону. Он был связан жёстким договором с Литвой — словом и делом — и главной своей заботой почитал сохранение спокойствия в своём княжестве.

Куда дальше подался Василий Васильевич, тверской князь не знал, но сообщил, что замешкались с отъездом и остались в Твери братья Добринские, просятся на службу, а он колеблется.

Пётр Константинович Добринский, тот самый, который на свадьбе великого князя во время ссоры из- за драгоценного пояса свидетельствовал против Василия Косого, сейчас не только не перетрусил, увидав