Махмета отдать князю Юрию город Дмитров. И он отдал по твоему слову…

Эта стрела была ещё смертельнее, потому что укрыться от неё вовсе не возможно: Иван Дмитриевич, верно, уговаривал хана отдать выморочный Дмитров князю Юрию, чтобы как-то утешить его. А если б не дали ему Дмитрова, Бог весть, как ещё развивалась бы тяжба-то. Могло бы случиться, что не Василий получил великое княжение, а дядя его — вполне сбыточное дело. Могло так быть. Только теперь этого никто вспоминать не хочет.

Понял Иван Дмитриевич, что не просто рухнули его планы дальнейшего возвышения и что не просто в опале он оказался, теперь уж о собственном животе надо позаботиться, отлетать вместе с грачами подальше от Москвы. Куда? Лучше бы всего к князю Юрию в Звенигород, да страшновато: не простит, пожалуй, того усердия, что в Орде Иван Дмитриевич выказал. И в Твери трудно рассчитывать на гостеприимство… в Серпухове тем более… Безопаснее податься в Углич к князю-изгою Константину Дмитриевичу. Самый младший из Донских, родившийся после смерти отца, он ничего не получил по завещанию, жил в уделе, какой мать ему выделила, но и его вскоре лишился: старший брат Василий Дмитриевич по праву великого князя отобрал владение за непослушание. Сам пострадавший от своеволия великого князя, Константин поймёт односума по несчастью.

До чего же не хотелось покидать родные места; шевелилось сомнение: а надо ли бежать, зачем и почему, разве он виноват перед кем-нибудь? Нет, чиста его совесть, не грешен он ни сном, ни духом. Не грешен?… А Софья? Любодействовал с нею или как? Верно говорят: избегайте того, кто считает, что он без греха.

Иван Дмитриевич снял шапку с соболиной оторочкой, обернулся в Сторону Спаса-на-Бору, отыскал глазами поднятый выше сосен восьмиконечный крест:

— Боже мой, не найдёшь дел, оправдывающих меня. Но спаси меня, Многомилостивый, по благодати Твоей!

Февраль месяц лютый, пытает, как обутый? Звали его снеженем, сеченем, ветродуем, бокогреем, а ещё свадебником — издревле русские люди к февралю подгадывали венчание молодых.

Софья Витовтовна всё предусмотрела, всё рассчитала подённо. Осенью до заговения на Филиппов[63] пост провели обручение Василия с Марьей серпуховской. Благословила молодых Софья Витовтовна иконой Богородицы Благодатное Небо, которую привезла с собой из Литвы в Москву сорок три года назад, когда сама была невестой. После обручения начала вместе с княгиней Евпраксией, бабкой невесты по отцу, расторопную подготовку к свадьбе.

От Филиппова дня до Рождества сорок дней, а затем святки, тоже запретное для венчания время. Стало быть, свадьбу надо играть сразу после Богоявления, срок до масленицы не большой. Не успеешь — придётся ждать до Красной горки, почитай, два месяца, мало ли что за это время может произойти. Вот и торопилась Софья Витовтовна. Свадьбу назначили на 8 февраля.

Дел за оставшееся время надо переделать уйму: всё обговорить, всё предусмотреть, всё в Кремле изладить, всё запасти, гостей иноземных и своих загодя оповестить.

Обручение и венчание великих князей со времён Ивана Калиты проводили всегда самолично московские митрополиты- Пётр, Алексий, Киприан. Хотя после смерти Фотия прошло больше года, церковная кафедра оставалась по-прежнему праздной. Ещё прошлым летом Василий Васильевич, сгадавши с боярским советом своим, поместными и служилыми князьями, со святителями, священством, духовными людьми и пустынниками — со всей своей землёй, решил избрать митрополитом рязанского епископа Иону. Но так и не удосужился до сих пор послать его в Константинополь на утверждение. Зато не терял времени великий князь литовский Свидригайло, преемник Витовта, брат злейшего врага Москвы Ягайло[64]: послал ставиться в митрополиты епископа смоленского Герасима, который и был поставлен патриархом как митрополит на Русскую землю. Несмотря на это звание, Герасим не рискнул приехать в Москву, а выжидал в Смоленске из-за замешательства в князьях.

Василий Васильевич вспомнил данное самому себе обещание послать Иону на поставление сразу после возвращения из Орды и устыдился, что не исполнил обещания, клял себя, страшась гнева Божьего.

— Господи Человеколюбче, прости мою душу грешную! Молю с покаянием и слезами, полной мерой сознаю свою немощь, грех и окаянство. Как мерзостью гнушаться буду всякого слова неверного, — жарко молился Василий почти полночи, а наутро пошёл на исповедь к владыке Ионе, винился перед ним, просил помолиться за него, походатайствовать перед Господом, чтоб простил вину.

Иона отпустил ему грехи, сказал в утешение:

— Сын мой, не надо отчаиваться. Когда корабль бьют волны, кормчий не отчаивается в спасении, но управляет кораблём, чтобы привести его в пристань. Так и ты, увидев, что рассеялся в деле, воззови себя к началу пути. Не приходи в уныние, не отступай, стой мужественно, и Ангел Хранитель твой вознаградит тебя.

И перед матерью винился Василий, но Софья Витовтовна не проявила сочувствия:

— Иону не послали мы не потому, что забыл ты о своём обете, а потому, что проездил все деньги в Орду.

С пустыми карманами, без подарков дорогих кому он в Константинополе интересен?

Литовская родня советовала призвать на обручение и венчание Василия Васильевича митрополита Герасима. Софья Витовтовна согласилась на это. Решено было послать за ним в Смоленск от имени великого князя и всего духовенства московского и встречать владыку Герасима с колокольным звоном и крёстным ходом.

Плану этому, однако, не суждено было осуществиться. В самый канун отъезда из Москвы посольства прибыл из Новгорода архимандрит Евфимий, встревоженный тем, что другой новгородский Евфимий (Вяжицкий), которого Фотий то ли не успел, то ли не захотел поставить в архиепископы, собрался ехать на поставление в Смоленск. Всё бы ничего, но Герасим — митрополит только литовский, а не всея Руси, и архиепископия новгородская принадлежит к московской кафедре, а не к литовской.

Большое волнение поднялось в Москве от этого известия. Вдруг сообразили, что и не могло быть такого, чтобы император и патриарх константинопольские при том значении, какое в их бедственном положении имела Москва, стали бы посвящать литовского ставленника. А ещё и такое то ли предположение, то ли достоверное знание из уст в уста стало передаваться, будто Герасим находится в переписке с папой римским Евгением Четвёртым. А папа будто бы выражает настойчивое желание подчинить себе православных людей Литвы.

Тут и Софья Витовтовна, которая, несмотря на своё происхождение, была истинной православной, в гнев пришла и посольство в Смоленск отменила:

— Зачем нам Герасим, если у нас Иона избран!

Тому все, включая Василия Васильевича, обрадовались: и бояре, и священнослужители, — удивительна и сильна оказалась приверженность вере православной, за минувшие четыреста лет её не смогли ослабить или поколебать ни нашествия ливонских рыцарей, ни угнетения полудиких азиатов, ни соперничество с католическими соседями — Польшей и Литвой, ни ереси жидовствующих и стригольников, — и всё это в ужасных условиях неурядиц удельного правления, беспорядков неустроенного быта, многолетней церковной усобицы.

Загодя до свадьбы совершили торжественное посажение великого князя на престол. Иона освятил это событие пышно, значительно, явно желая внушить: Василий Васильевич будет править не благодаря ярлыку ханскому, а через получение скипетра и державы от Православной Церкви, её благословением. Архиерей умный и дальновидный вполне сознавал важность происходящего: впервые в русской истории возведение государя на злат стол проводилось не во Владимире, а в Москве. Здесь со времён святителя Петра находится митрополичья кафедра; а теперь будет и столица государства.

Новый смысл, приданный стараниями Ионы древнему обряду, почувствовали многие: и послы европейские, и князья удельные, бояре и воеводы, а пуще был недоволен ордынский царевич Мансыр Улан, прибывший со свитою. Он нарочито скучливо переминался с ноги на ногу, вздыхал досадливо, как бы от долготы действа, но азиатски бесстрастное лицо его не могло скрыть уязвления: непокорство показывала Русь, самочинность намечалась, а что возразишь? У нас, мол, таковы обычаи. Простодушные хитрецы.